На супермена я ни при каких обстоятельствах не тяну; только чудом я сумел приземлиться, ничего себе не повредив. Зато вмазался прямиком в еще одного плечистого парня, который скучал перед домом. Стоял себе человек на шухере, а тут я лечу. Думаю, он был здорово ошарашен, но быстро собрался, вскочил, и схватил меня за руку. Вот тут-то, наверное, я губу и рассадил, когда стал выкручиваться у него из пальцев. Держал он крепко, но я умудрился высвободиться, и рванул что было сил.
Так я еще никогда в жизни не бегал. Не знаю, была ли за мной погоня, но вслед мне стреляли, это точно. Тогда я все еще ни о чем не думал. Понимал только краем сознания, что меня хотят убить. Зачем? Этим вопросом я не задавался.
Где меня мотало вчера весь день и сегодня полдня, я так и не вспомнил. Пытался спрятаться, наверное; чуял седьмым чувством, что меня будут искать. Страха я не испытывал, только затмение какое-то нашло. А может, это защитный рефлекс такой сработал, я не знаю.
Кофе подействовал наподобие хорошей оплеухи. Все произошедшее за два дня обрушилось на меня снежным комом, и я как-то сразу осознал, что отца убили, и с прежней жизнью покончено. Кто сделал это, зачем, что искали вооруженные люди у нас в доме? Ответа не было, но пока он мне и не требовался. Мне бы для начала суметь справиться с простым фактом, что отца у меня больше нет. Я остался один.
Женщина-цветочница, наверное, не на шутку перепугалась, когда я вдруг сполз по решетке на землю и забился в рыданиях. Может быть, даже за припадочного меня приняла. Я же рыдал так, как никогда не рыдал в детстве. Казалось, что я или задохнусь, или захлебнусь слезами. В общем, постшоковая реакция — так, вроде бы, называется, — которая вылилась в самую настоящую истерику.
Длилась она недолго. Я и без того был вымотан до крайности во всех отношениях, так что на долгое слезоизлияние меня не хватило. Скоро рыдания перешли во всхлипывания, и я почувствовал, как кто-то пытается поднять меня с земли. Сквозь пелену слез я увидел все ту же цветочницу. Преодолев испуг, она обхватила меня за плечи и уговаривала, словно маленького, успокоиться. У меня не оставалось сил даже чтобы освободиться от ее рук, и пришлось встать. Вдохновленная успехом, женщина повела меня к маленькому раскладному стульчику, на котором до того сидела сама. Ее товарки смотрели на меня со смешанным выражением испуга и жалости, и я внезапно почувствовал что-то вроде злого раздражения: они еще будут меня жалеть! Злость помогла мне сбросить с плеч руки женщины, жестом я отказался сесть.
— Присядь, сынок! — не отступала цветочница. — На тебе лица нет.
Возможно, настойчивость доброй женщины сломила бы меня, в конце концов, и я перестал бы сопротивляться ее заботе. И, вполне возможно, принялся бы лить слезы у нее на плече. Тогда события могли бы повернуться совершенно по-другому. Но краем глаза я заметил вдруг черный лакированный бок длинного автомобиля, неспешно подплывающего к кладбищу. Не успев подумать, имеет этот лимузин отношение к произошедшему вчера или нет, я в один момент оказался по ту сторону кладбищенской ограды, и что было сил припустил по дорожке между могил.
Я не бывал никогда ни на одном кладбище. Мне показалось странным, что здесь так много деревьев, ведь это же не лес и не парк. Летом, должно быть, это место выглядело очень умиротворяюще, сейчас же деревья стояли, молчаливые и черные, застывшие в преддверии надвигающейся зимы. Они выглядели до странности голыми, и я подумал, что они не способны никого ни спрятать, ни укрыть.
Через какое-то время я решил, что никто за мной не гонится, никто не выкрикивает мое имя и не стреляет вслед. Тогда я сбавил скорость и еще через минуту перешел на шаг, выравнивая дыхание.
Я забежал довольно далеко вглубь; ограды уже не стало видно. Со всех сторон меня окружали деревья и каменные надгробия, перемежающиеся с маленькими мавзолеями и склепами. Я замедлил шаг, приглядываясь к надписям и неподвижным фигурам, возвышавшимся над могилами. Было что-то завораживающее в их молчаливом бдении, и тишина была такая, что собственные шаги эхом отдавались в ушах. Даже ветер стих, не смея нарушать покой мертвых. В голове понемногу прояснялось. Сначала отупение, потом истерика; теперь ко мне возвращалась способность мыслить разумно. Вместе с тем пришла и свербящая головная боль. Ничего удивительного: столько эмоций, броски от безразличия к отчаянию, любая, даже самая крепкая голова разболится. Хорошо было бы присесть где-нибудь и чуток подумать; я огляделся в поисках подходящего укрытия.
По правую сторону склонилась в скорбном раздумье маленькая фигурка девушки из темного шершавого камня; каменная рука опиралась на каменный постамент, из полуразжатых пальцев выглядывали каменные цветы. Скромное, но изящное надгробие. Я подошел поближе. Ничего лишнего, всего два слова, выбитые на постаменте: "Милой Денизе". Милой. Наверное, от мужа или друга.
За этим надгробием укрытия искать не стоило; я посмотрел налево.
Н-да. Вот это, пожалуй, то, что нужно. Я задрал голову и принялся рассматривать скульптуру: огромная, в два, а то и поболее, человеческих роста, пугающая фигура ангела с бессильно опущенными крылами. Высечен он был небрежно, даже грубо, но за грубостью скрывался особый умысел и немалое искусство скульптора. Скорбно склоненная голова, слезы на щеках, в руке — меч. Странная фигура, но мне было не до размышлений о связи оружия и скорби. Меня больше заинтересовала надгробная плита, такая огромная, что могла бы послужить пиршественным столом средних размеров. Если устроиться за ней, с дорожки меня никто не увидит.
Сидеть на запорошенной снегом земле было очень холодно, но выбирать не приходилось. Кроме того, я так замерз, что дальше было уже вроде бы и некуда. Хорошего мало. Я съежился, обхватив колени руками, и попытался сосредоточиться. Усталость и ощущение непоправимости случившегося невыносимо давили на меня; страх, голод и холод разъедали изнутри. С трудом удалось собраться с мыслями и более или менее упорядочить их. Я пытался понять, почему произошло то, что произошло. Ничего странного, если бы мой отец был связан с преступным миром, и парни в черном приехали на разборку. Но… мой отец и мафия? В голове не укладывалось. Отец занимался научными разработками в области генетики, возглавлял кафедру генетики и общей микробиологии в городском университете, и мне было трудно представить, чтобы его работы могли заинтересовать преступников. Хотя, конечно, я слишком мало понимал в том, что он делал. Почти ничего не понимал.
Теперь он был мертв, а я даже не мог вернуться домой, чтобы в последний раз взглянуть на него и попрощаться. Меня тоже хотели убить, а значит, с большой вероятностью меня в доме ждали. Хотя, наверное, теперь там хозяйничает полиция. Прошло больше суток, и она должна уже знать. Обратиться к полицейским за помощью? Больше мне идти некуда. Родственников в городе у меня не было. Матери я не знал. Родители отца давно умерли, его единственная сестра жила очень далеко. Они почти не общались, только изредка переписывались или созванивались. Вряд ли тетка обрадовалась бы моему появлению, да и не добраться мне до нее. К друзьям идти я не хотел: придется долго объяснять, что случилось, почему я в таком виде. Если не спросят ребята, то уж точно поинтересуются их матери. К объяснениям я был не готов. Да и друзей у меня, по сути, не было.
Потом в голове как будто щелкнула какая-то пружинка. Кристиан! Как я мог про него забыть? Они с отцом были близкими друзьями много лет, я знал его с детства и звал по имени. Мы вместе запускали змеев и модели самолетов, он частенько помогал мне подготавливать школьные доклады. В общем, скорее даже не отцовский друг, а дядюшка. Я ни разу не обращался к нему с серьезными проблемами, но мы часто беседовали о всякой всячине. Пожалуй, можно пойти к нему. Я ненавижу напрягать людей своими проблемами и неприятностями, но, скажите, что еще мне было делать?