Иначе всё происходило в глазах валиэ Йаванны. Но она помнила серьезный разговор и нарочно ему показываться на глаза тоже не смела; сам же Мелькор не жаждал проводить время в её садах — в основном потому, что после долгих дней, полных тяжелой работы, валился с ног и рад был предаться отдыху где угодно: тут и грязная мастерская покажется хоромами, а дощатый настил — пуховой периной. Но всё же ей было его жаль, поскольку он был грязен, непричесан, вид имел утомленный, и судя по всему единственную радость испытывал в те моменты, когда ему под присмотром позволяли сотворить что-либо или разрушить. Однажды, когда прочие ушли, она пришла в мастерскую, где Мелькор трудился в одиночестве, дробя мелкие камни и просеивая их. Он устало отложил сито и молот в сторону и обернулся. — Смотри, что я принесла тебе, — и в её руках показалось красивое спелое яблоко. Мелькор принял его, склонив голову в знак благодарности. — Ты бы нашёл их ещё больше, если бы навестил мои сады, — продолжила она с намёком. — Благодарю, госпожа, но я опасаюсь, что не украшу твои сады неприглядным видом, да и яблоки... Вот непонятливый. Йаванна мысленно вздохнула и нагнулась к его уху, негромко проговорив: — Мэлько, я приглашаю тебя туда отнюдь не потому, что думаю, будто Аулэ держит тебя впроголодь. Многие валар навещают мои сады, отдыхая в них сердцем и душой. Мелькор нахмурился. — Не будь столь мрачен, тебе это не идет, — продолжала наставительно она и, достав гребень, расчесала его отросшие темные волосы, вычесывая из них пыль и мелкий сор. Принести ему чистые одежды она не решилась. Но он уже догадался, что ему следует отправиться за ней, пока остальные наблюдают за танцами Нэссы и состязаниями, устроенными лучниками Оромэ, и пошел за Йаванной.
Сад в предзакатных лучах, пронизанный золотым светом, походил на выполненную искусным художником картину: столь яркими и сочными были его краски, столь дивной казалась природа, что даже Мелькор, привыкший смотреть на существование Арды мрачно, поневоле вновь испытал тоску по свету, от которого был отрешён (хоть и мог его наблюдать). Йаванна, проведя его вглубь, обернулась: — Жаль, у меня не нашлось для тебя чистых одежд — вернее, не хватило смелости взять одежды Аулэ, — сокрушалась она по поводу его утомленного вида. — Но ничего, ты по крайней мере можешь снять эти, вымыть их и ополоснуться сам, — кивнула она на мелкий ручей, который пересекала аллея сада. Мелькор, поблагодарив, снял изрядно истрепавшуюся рубаху и вошел в воды, что ручей перекатывал по плоским камням, и, устроившись на одном из них, начал умываться. Йаванна исчезла, очевидно, чтобы не смущать его лишний раз, и он, почувствовав себя смелее, снял всё немногое оставшееся, что на нем было, и принялся оттирать ткань от ржавчины, каменной и угольной пыли — пока однажды, подняв глаза повыше, не понял, что с берега за ним наблюдают. Любой другой не удостоился бы его внимания, но ведь то была Варда! Мелькор думал, что сможет забыть её, но сердце его болезненно сжалось, а руки похолодели — впрочем, быть может, то было из-за холодной родниковой воды. Пристальный взор её был обращен к нему. Он постарался прикрыться, насколько мог, потом зашел в воду по пояс. Варда подошла к нему. — Оставь одежду сохнуть на камне, Мэлько. Она бросила на Мелькора ещё один взгляд ей стало заметно, насколько работа у Аулэ его изменила: он показался ей намного сильнее, ставший крепче, шире в плечах, походивший на себя во времена молодости мира — но в то же время словно бы сломленный... или опечаленный по неизвестной ей причине. — Мэлько, — протянула руку она, — тебя тяготит ошейник? Я скажу Манвэ, что ты достаточно доказал свой добрый настрой и более не нуждаешься в надзирателях. — Не стоит, госпожа, ты лишний раз восстановишь его против меня, — он взял её руку в свою и поцеловал. На дне его черных глаз засиял свет — быть может, то отражалось мерцание звезд на её накидке. — Просто позволь иногда видеть тебя — более мне ничего не нужно. До этого существование здесь казалось мне тюрьмой, но вот ты пришла и осветила её. Варда хотела смущённо отнять ладонь, как обычно, но не решилась и, больше того, взглянула на Мелькора с улыбкой, выказавшей её искренний интерес. — Ты столь сильно преобразился, — и она дотронулась его плеч. Мелькор если до сих пор и смущался своей наготы и неприглядного наряда, то теперь ощутил редкий прилив сил. На лице его вновь показалась улыбка, редкая для него, и от этого ещё более привлекательная — так что Варде вновь осталось вспомнить молодость мира. Потом она ощутила, как земля уходит у нее из-под ног, потом — как Мелькор стискивает её в объятиях. Она непроизвольно вскрикнула негромко. Мелькор смотрел на неё сверху вниз с улыбкой, а потом она, зажмурив глаза, почувствовала касание его губ к своим. — Мэлько... — умоляюще сказал она. Затем потребовала отпустить себя уже более смело. Мелькор, и не думая внимать требованиям, прижимал её к себе — но держал бережно, не стискивал, и вдыхал исходящий от неё запах; её ночная вуаль пахла свежестью, чернотой и — немного — прохладным ветром. Варда отвернулась, чтобы не встречаться больше с ним ни взглядом, ни губами — но, надо сказать, ей потребовалось время, чтобы заставить себя это сделать. И даже когда он опустил её на траву на берегу ручья, она продолжала помнить замирающее ощущение полета. — Госпожа, — настиг её его тревожный голос. Элентари обернулась, и Моргот кивком указал ей на дальнюю аллею, откуда послышался звук голосов и шуршание светлых одеяний. Ей немедленно пришлось скрыться. К мостику через ручей через полминуты прошествовали Манвэ, Эонвэ и ещё несколько светлых айнур. Эонвэ привычно нахмурился. — Что делаешь ты здесь, мятежный дух? И не смей мне лгать, изворачиваться, говорить, что хотел перейти через ручей, но оступился. Мелькор и не стал. — Хотел смыть с себя пот и грязь после дня работы, — открыто ответил он, наблюдая, как презрительно скривился Манвэ, заслышав это. — Тебе ли печься о чистоте, дух тьмы? — заметил Эонвэ. — Ты загрязняешь чистые воды источника Йаванны, а для личных целей при мастерской всегда стоит чан с водой, — сказал Манвэ. — А потому простая признательность должна тебе подсказать, что сейчас лучше пойти прочь. Мелькор хотел было возразить и ответить, что ему позволила войти сюда сама Йаванна, но потом подумал, что негоже выдавать помогавшую ему валиэ и, скромно опустив взор, ответствовал: — Как прикажешь, о брат мой. Он вышел из воды, обнаженный, взял свои влажные одежды и прошел мимо Манвэ, который смерил его взглядом, полным сдержанной брезгливости. — Отрадно видеть, что ты помнишь, что такое телесная чистота, но весьма печально, что ты не стыдишься показаться в подобном... виде пред очи Короля Арды, — начал Манвэ, и крылья его тонко затрепетали, изображая дрожь омерзения. Мелькор, однако, не смутился подобным намеком, и поднял глаза на брата. — Брат мой, не будешь ли ты так добр попросить Аулэ перековать ошейник или хоть немного расставить его? Раньше он болтался, но теперь, как видишь, моя фана стала сильней и крепче, и он по временам больно царапает кожу, — и он, подняв подбородок, продемонстрировал царапины, натертые зубцами бывшей короны. Манвэ остался холоден к этой просьбе. Крылья его затрепетали, демонстрируя крайнее возмущение. — Как только хватает тебе бесстыдства предлагать мне подобное, Мэлько! Ошейник призван смирять тебя, утихомиривать твою страсть, ты же, желая избавиться от него, показываешь лишь свою непокорность и неготовность смириться. Нет, я не сниму его и не ослаблю. Отправляйся назад в мастерские и продолжай искупать нанесенное тобою зло прилежным трудом. И Мелькор, понимая, что ничего не добьется от брата, продемонстрировал ещё большее бесстыдство, повернувшись спиной, полностью обнаженный, и отправился прочь.