Вскоре она взирала на супруга с сиянием уверенности в её глазах. — Ты подаёшь Врагу ложную надежду, — ровным и спокойным голосом ответил ей Манвэ. Глаза Варды блеснули звёздным сияющим светом. — Я подаю ему истинную надежду. И он нуждается в ней. — Он не способен услышать благое. Всё его существо стремилось к разрушению начиная от времен сотворения Арды, и ты, я полагаю, помнишь, чем заканчивались попытки... — Однако наше личное снисхождение могло бы пробудить то немногое светлое, что в нём оставалось, — не отступала от него Элентари. — Об освобождении от наказания не может идти и речи. — Да, но наш личный пример, быть может, смог бы его исцелить. Кто, как не ты, пресветлый, подаст ему этот пример? Манвэ — и тот утомился от этого разговора. Чело его потемнело, растопорщившиеся во время спора с супругой перья на закрылках прилегли, выдавая его напряжение. Разговор был утомителен и однообразен; он указывал на общественную опасность Врага, Варда взывала к его личному милосердию и благому примеру, и светлый вала волей-неволей вынужден был согласиться с предложенным. Он склонил легонько голову, показывая, что смирился с волей супруги. — Хорошо, — по-прежнему спокойно и не выдавая раздражения молвил он. — Но как ты видишь это себе? Неужели ты смиришься с необходимостью ежедневно видеть его подле себя? — Как же иначе? — возмущенно ответствовала Варда. — Я могу передать Эонвэ новую весть? — И она развернулась, собираясь уйти. — Хорошо, но ошейник и привязь должны остаться! — Манвэ вынужден был догонять её. — И если я увижу, что силы его возросли, то... то всячески буду этому... тому... не стал сильнее меня снова он чтобы... — Вот уж не думала я, что мой супруг — такой тюремщик, — ответила она с укоризной. И сразу после отправилась к айнур — стражам у врат Мира, чтобы возвестить им новую волю Манвэ.
Эонвэ казался ошеломленным; да так и было, и на лице его было написано недоверие к только что услышанному. Как же, ведь он рассчитывал сторожить врага в заточении до Дагор Дагоррат, а то и дольше! Вместо этого он проследовал за своей госпожой за Врата Мира и отцепил цепь, с поклоном подавая её Варде. — Ты удостоился великой милости короля Арды, — возгласил торжественно глашатай Манвэ, — и будешь препровожден из-за грани мира назад. Мелькор обернулся; громовой голос сложно было не услышать. на его лице, как ни странно, установилось ровно то же выражение непонимания. Эонвэ, будто боясь, что Мелькор немедля восстанет во всей прежней мощи, поспешил добавить: — Однако сие не значит, что ты избыл своё наказание. Оно не отменено, и отныне ты будешь его отбывать под строгим и неотрывным надзором Манвэ Сулимо и Варды Тинталлэ. Они облагодетельствовали тебя своим бесконечным снисхождением и решили... Мелькор не слушал его. Он был ослеплен сиянием дня и отвернул лицо, уставив его в пол — так, чтобы лучи не обжигали его. Слёзы текли по его лицу совершенно непроизвольно. Варде неловко казалось вести Врага на цепи, но, надо сказать, ответственность за судьбы мира и за безопасность Валинора не были ей чужды, и осторожности она ничуть не утратила, хоть и не сомневалась, что враг не в силах даже переставлять ноги, не говоря о том. чтобы сотворить хоть какое-то зло. Оборванный серый плащ стелился по земле, волочась за иссохшей сгорбленной тенью, и Варда ощущала острый укол стыда каждый раз, когда ей приходилось дергать цепь и немного подгонять его. Их путь лежал в чертоги Манвэ и Варды на вершине Таникветиль.