В дальнейшем случилось то, что он и обещал, и появившаяся валиэ-целительница призвала своих помощниц, которые долго пели над Манвэ песнь исцеления, но дух его ослаб, потому что Манвэ гневался на себя и не хотел возвращаться к жизни. Мелькор, услышав это, казался мрачнее прежнего. Он молча стоял в тронном зале и смотрел вниз, на безбрежное море перистых облаков. Варда тихо подошла и обняла его сзади. — Опять злая память? Всё ушло призраком и мороком. Боли больше не будет, — она нежно обняла его, и он по привычке поцеловал её руку. — Не ушло, — он вздохнул, понимая, что скрыть ничего не сможет. Только не от неё. — Но ныне меня волнует Манвэ… Иди к нему и одари своим сиянием, ведь и он был твоим мужем. Глаза Варды расширились в изумлении, она потянулась к тёмной фэа мужа и поняла, что кровь Манвэ не на его руках. — Ты не ревнуешь? — Ревную, но ты имеешь право помогать тому, кому захочешь. Иди к нему, пока не поздно. Ни один из светлых целителей не смог помочь и полностью. Они не знают, что с ним. — Я не хочу делать ему ещё больнее. Ведь увидев меня, он вспомнит, что я оставила его. Это будет терзать его лишний раз, а я не хочу вредить. — Я был счастлив, когда ты снизошла ко мне лишь раз. Подай ему надежду, и — кто знает — может, надежда эта все сделает сама. Тогда Элентари молча кивнула и вышла. Мелькор же остался на месте: несмотря на все, что он делал, ему казалось, что он лишь пугает брата. В его присутствии Манвэ настораживался, хоть и трудно было уловить эти движения в его напрочь измученном теле.
И Мелькор был прав. Чувства его не обманули, и если бы он заглянул глубже в сознание Манвэ (а он мог, но не хотел ранить его этим, зная, что брату не нравится быть беззащитным), то увидел бы непонимание. Всё было неправильно и от этого Манвэ становилось ещё больнее. Мелькор должен был быть жесток. Приковать его к подножию трона, всем показать униженного и сломленного врага, бросить в темницу или выдать оркам, но ничего этого не было сделано. Его тайком от всех отвели в покои, смежные с кабинетом владыки, а затем тот лично снимал с него цепи, умывал его, пока его верный вассал и прислужник Саурон ходил за целителями, но те не могли помочь. Никто не мог. Взгляд его казался бессмысленным, точно навек погребенным под пеленой боли. А затем его покои, погруженные в полутьму, озарило сияние. Перед ним предстала Варда. — Элберет, — тихонько позвал он ее. Она взяла его руку в свою, взглянула на него бездонными очами, в глубине которых мерцали мириады звезд. Прохладными губами коснулась его лба. — Спи, муж мой, и прости меня за всё. Он послушно прикрыл глаза. А когда открыл снова, её рядом не было. Вновь явился Мелькор — Манвэ вздрагивал, едва видел его высокую фигуру в черных одеяниях, и все еще не понимал, отчего тот так добр; он не улавливал притворства, а потому тревожился ещё сильнее. И он лежал в кровати, смотрел на брата и весь его мир рушился. Каждая рана на теле горела огнём, от боли он не мог даже толком дышать. Кусок паучьей лапы так и остался внутри него, а впившийся внутри ануса паучий коготь стал источником нестерпимой боли. Вот и сейчас Манвэ лежал на животе и пытался потереться о простыню, чтобы унять боль, и Мелькор это заметил. Видя раны на пояснице и на ягодицах, он подошёл и бесцеремонно раздвинул его ягодицы. Пред ним предстал окровавленный анус, не закрывавшийся до конца: — Неужели, светлый, ты имел ненадлежащие связи? Или, что скорее, тебя использовали? Ответа не было, Манвэ закрыл голову руками, обломки крыльев затрепетали за спиной — выглядело это так жалко, что Мелькор отбросил свою насмешливую попытку пошутить, видя, что ранит брата словами. Но он верно решил, что прав: — Жаль. Ниже пасть некуда, но я позволю тебе очиститься, — в Мелькоре говорила обида. На самом деле он понимал, что вины пернатого тут нет, но не припомнить ему иезуитских слов о добродетели он не мог и просто хотел проучить. Без предупреждения и не церемонясь, он засунул палец в отверстие и упёрся во что-то жёсткое. Манвэ взвыл, жалкие остатки крыльев затрепетали, ладонями он закрыл лицо и с кроткой, несвойственной ему мольбой он попросил: — Отпусти, — но тёмный вала не слушал. Он нащупал кусок паучьей лапы, ловко подцепил его и потянул, не обращая внимания на то, что брат его обмочился от страха. На руке его оказался кусок черного когтя, тут же распавшийся в прах. — Вот что тебя ранило, — он показал его Манвэ. Край когтя вновь рассек мягкие ткани, и Мелькор, не желая, чтобы целительницы видели это, уже более бережно приподнял брата и сменил под ним простыни на сухие, а затем обтер кровь. — Мне придется смазать больное место мазью и извлечь остатки. Раздался протестующий крик, перешедший в жалобные всхлипы — Манвэ вырвался бы, если б силы позволяли, но сейчас сильная рука старшего брата надежно удерживала его. — Это для твоего же блага, Манвэ. Иначе тьма так и будет отравлять тебя — подумай об этом. Манвэ стало тошно от себя самого, от своей отвратительной раны — он хотел избавиться от всей этой перепачкавшей его грязи, но и демонстрировать себя брату не был намерен, а потому обломки его крыльев загораживали Мелькору обзор, насколько их хватало. Маленькие маховые крылышки, самые нижние, оставшиеся почти целыми, Мелькору пришлось весьма нелюбезно отогнуть, чтобы снова мазать область вокруг ануса и с силой толкнуть ещё два пальца внутрь. Манвэ ощутил выворачивающую его наизнанку боль, закричал, вырывался из последних сил, но кончилось всё совсем скоро, и он с удивлением понял, что обещания Мелькора сбылись: ему стало лучше. Отвратительное разрывающее все внутри ощущение прошло, мазь мягко охлаждала горевшие раны и кожу. В руках Мелькора последние остатки паучьей лапы распались в пыль. Манвэ обессиленно прикрыл глаза.