Тем временем Манвэ впервые понял, что возвращается на вершину Таникветиль в раздражении, а не в удовлетворенном состоянии духа. — Так больше не может, больше не может продолжаться. Ты держишь брата на привязи, на цепи, но ведь он не животное и не птица. — Он коварен и опасен, он способен сеять лишь смерть и разрушение. — Ты несправедлив и напрасно его презираешь. Если бы он увидел с твоей стороны доброе отношение, то... — Он и так видит с моей стороны один поток бесконечной милости, так что наверняка за прошедшие шесть эпох уверился в том, что я не способен обуздать его страсти и за всё, что он ни натвори, его вскоре простят! — Манвэ! Как ты можешь! Он страдает, а теперь, когда его фэар начала обретать целостность, самое время позволить ему проявлять свои силы, и... — Что? Нет, нет. Я не допущу его править Ардой. — Но хотя бы помогать тебе! — Нет. — Манвэ, держать родного брата на цепи бессердечно. Его фэар так и не оправится окончательно. — Но мне придется бесконечно надзирать за ним! — Я сама могу присматривать, — мягко отвечала ему она, и Манвэ, хотевший было возмутиться снова, чувствовал, что не в праве подозревать супругу в слабости или неверности. — Хорошо. Но ошейник я не сниму. И не проси, — окончил Манвэ, сдаваясь.