Примерно половину прохожих составляли невысокие смуглые янинцы, укутанные поверх тугих панталон и камзолов с широкими рукавами в теплые суконные плащи. Остальные, за вычетом немногих иноземцев вроде Фернао и Пенды, были обитателями льдов. Накидки с капюшонами из того же сукна или вязанные из верблюжьей шерсти, скрывали их фигуры от макушки до пяток. Нечесаные бороды начинались от самых глаз, волосы опускались до бровей. Женщины этого племени, в отличие от всех прочих народов, могли похвалиться столь же густой растительностью на лице.
Они никогда не мылись. Холодный климат отчасти извинял их в этом, но, на взгляд Фернао, лишь отчасти. Хрусткий стылый воздух прогибался от вони, испускаемой равно верблюдами и их хозяевами. Да и верблюды здешние мало напоминали зувейзинских – у них были два горба вместо одного и густая, вся в колтунах бурая шуба. Только скверный характер сразу приводил на память их пустынных собратьев.
У обитателей льдов характер тоже был не сахар. Какая-то женщина осыпала верблюда проклятиями на гортанном родном наречии – Фернао не понимал ни слова, но, судя по ее тону, от брани могли расплавиться ледники в Барьерных горах. Пенда взирал на нее, как завороженный.
– Как думаешь, у них шерсть по всему телу растет? – Прежде чем Фернао успел ответить, король добавил: – И какой несчастный настолько изголодается по женщинам, чтобы проверить?
– Думаю, что по всему, – отозвался чародей. – И поэтому иные клиенты готовы платить любые деньги за общение с ними в самых роскошных борделях Приекуле, Трапани… да и, должен признаться, Сетубала.
Ему показалось, что Пенду сейчас стошнит.
– Зря вы мне это сказали, почтенный чародей!
Фернао подавил улыбку. По его меркам, Фортвег был державой насквозь провинциальной. Но по сравнению с жалкой полоской вечной мерзлоты между горами и морем владения Пенды сразу казались более привлекательными.
Фернао вздохнул.
– Если бы не здешняя киноварь, обитатели льдов могли бы хоть подавиться своей убогой страной.
– Если бы здесь не жили дерлавайцы, нам значительно сложней было бы скрыться из Янины, – заметил Пенда.
– Верно, – согласился Фернао с неоспоримым. – Зато теперь мы никак не можем выбраться из Хешбона.
Они вышли на базарную площадь. Она немного напоминала красочный базар в центре Патраса – янинской столицы – но лишь немного. Жизнь здесь, как и во всем Хешбоне, крутилась вокруг верблюдов. Янинцы и обитатели льдов выставляли на продажу мясо, молоко, сыр, шерсть, самих верблюдов и то, что вьючные звери привозили в город на своих горбах: меха и киноварь в мешках из верблюжьих шкур.
Туземцы и пришельцы торговались на разный манер. Янинцы были, как это у них водилось, даже более возбудимы, или, верней сказать, искренни в своем возбуждении, чем альгарвейцы. Они хватались за голову, закатывали глаза, подпрыгивали и, казалось, готовы были от волнения свалиться, как от апоплексии.
– Это называется киноварь? – взревел один, указывая на полный мешок рыже-красного щебня.
– Да, – отозвался обитатель льдов, с которым янинец пытался торговаться.
Даже поза его выражала полнейшее безразличие к театральной ярости покупателя, отчего янинец взъелся еще сильней.
– Это самая скверная киноварь из всех киноварей на свете! – вскричал он. – Дракон лучше станет палить огнем, если накормить его бобами и поджигать газы под хвостом, чем от этой дряни!
– Не покупай, – ответствовал обитатель льдов.
– Грабитель! Разбойник! – взвизгнул янинец.
Кочевник в грязном балахоне молча взирал на него, ожидая, когда предположительно цивилизованный обитатель Дерлавая назовет наконец свою цену. Когда янинец успокоился настолько, чтобы прервать поток нечленораздельных воплей, именно так он и поступил.
– Большая часть киновари с этого базара, – заметил Пенда, – поступает прямиком в Альгарве.
– Знаю, – грустно отозвался Фернао.
До Шестилетней войны Альгарве держала несколько факторий на побережье южного континента, восточнее Хешбона. Сейчас эти города находились в руках или Лагоаша, или Валмиеры (хотя раз Валмиера пала перед воинами короля Мезенцио, кто знает, что сталось с полярными владениями каунианской державы?). Если Фернао и Пенда смогут добраться до Мицпы – ближайшей лагоанской колонии, они окажутся в безопасности.
Если…
Война в Дерлавае нарушила распорядок караванов на юге. Формально Янина не вступила в войну с Лагоашем, но была так близка к союзу с Альгарве, что торговля между нею и врагами ее великого соседа практически прервалась.
В стороне какой-то обитатель льдов держал вьючных верблюдов в поводу, но не пытался выставить на продажу их груз, и Фернао с Пендой немедленно направились к нему.
– Знаешь этот язык? – спросил Фернао по-альгарвейски.
– Да, – промолвил дикарь. Уловить выражение его немытой бородатой физиономии было невозможно.
– Ведешь караван? – поинтересовался чародей, и обитатель льдов кивнул.
– На восток? – продолжал допытываться Фернао.
Кочевник остался безмолвно недвижим. Учитывая обстановку последних дней в Хешбоне, Фернао счел это за согласие.
– Мой король, – заметил он, – хорошо заплатит, если мы с другом попадем в Мицпу.
Какой именно король, он не уточнил – если обитатель льдов подумает, что речь зашла о Мезенцио, пусть пребывает в неведении.
Поразмыслив немного, караванщик заговорил:
– Говоруны, – Фернао сообразил, что так здесь называют янинцев, – будут мешать вам.
– Разве ты не в силах обмануть их? – поинтересовался чародей, как бы предлагая обитателю льдов посмеяться вместе с ним над тонкой шуткой. – И разве легка бывает прибыль?
Глазки кочевника загорелись. По крайней мере, один из вопросов затронул его.
– Я Доег, – назвался он, – сын Абишая, сына Абиатара, сына Чилеаба, сына… – Генеалогия протянулась еще на несколько поколений. – Мой тотемный зверь – снежная куропатка, – закончил Доег. – Я не убиваю ее, я не трону ее мяса, я не позволю тем, кто идет со мной, причинить ей вред. Кто причинит – того я убиваю, чтобы умиротворить дух птицы.
«Невежественный суеверный дикарь», – подумал чародей некстати.
– Ты говоришь мне это потому, что мы с другом отправляемся с тобой? – поинтересовался он.
– Если желаете, – ответил Доег, пожав плечами. – Если заплатите достаточно. Если готовы выйти, прежде чем солнце пройдет далеко.
Они поторговались немного. Фернао постарался не сорваться в истерику по-янински, чем, кажется, произвел на Доега благоприятное впечатление. Невзирая на это, кочевник торговался непреклонно. Фернао нервничал: караванщик запросил чуть ли не больше, чем осталось у чародея в кошельке, и на все обещания доплатить золотом и серебром уже в Мицпе только плечами пожимал. Понятие кредита, очевидно, лежало за пределами его кругозора.
– Я чародей, – выдал наконец Фернао, скрипнув зубами: признаваться в этом он не планировал. – Сбрось цену на четверть, и на время пути мои услуги в твоем распоряжении.
– Случись беда, ты и без того помог бы мне, – хитро прищурился Доег. – Но от тебя может быть польза. Я согласен. Но имей в виду, альгарвеец, – Фернао не стал его поправлять, – твоя волшба не так сильна в моей земле, как в заморских краях.
– Здесь, в Хешбоне, она действует, – заметил Фернао.
– Хешбон лежит в моей стране. Хешбон более не принадлежит моей стране, – ответил Доег. – Так много янинцев и других безволосых, – взгляд его темных глазок обратился на гладко выбритого Пенду, – явилось сюда, что суть земли переменилась. Вдали от городов земля дышит, как прежде. Колдовство остается прежним. Неласково смотрит оно на пути безволосых.
Насколько серьезно следует воспринимать его слова, Фернао не знал. С его личным опытом они не расходились, однако чародеи-теоретики Лагоаша и Куусамо перед войной твердили иное. Он пожал плечами.