– Держите – и пошли отсюда.
Туземцы осыпали лозоходца похвалами на обуданском, на ломаном дьёндьёшском и даже немного на куусаманском, что доказывало – во время предыдущей оккупации острова они тоже клянчили милостыню, – и продолжали его расхваливать во весь голос. Чародей оглянулся самодовольно, точно бросил тощей дворняге кость с остатками мяса.
– Ну что же вы наделали, сударь?
Иштван закатил глаза. Лозоходцем Боршош был, что говорить, отменным, но разве у него была хоть капля соображения? Солдат только головой покачал. Нет, и чародей это только что показал всему острову.
И действительно, громкие хвалы осчастливленных выманили из домов чуть ли не половину населения Соронга. Мужчины, женщины, дети – все мчались наперерез дьёндьёшцам, протянув руки и вереща: «Деньга-а?», даже если это было единственное слово, знакомое им из наречия оккупантов. Иштван молча исходил злостью. Те двое не из благодарности расхваливали щедрость Боршоша, а ради того, чтобы все их родичи, друзья и соседи узнали: в округе появился придурковатый дьёндьёшец, у которого можно выклянчить монетку.
Боршош еще усугубил свою глупость, раздав пару монет первым добежавшим и только потом, с большим запозданием, понял, что творится. Поначалу он улыбался, потом хмурился, потом скалился зверски и вместо «Держи!» орал поначалу: «Иди отсюда!» – а затем: «Пошел козла трахать!»
Рассасывалась толпа обуданцев куда медленней, чем собралась. Те, кто денег не получил, – то есть большинство – уходили разочарованные и злые, осыпая Боршоша проклятьями на обуданском, дьёндьёшском и куусаманском подобно тому, как первая счастливая пара осыпала его хвалами. «Козлый рог тебе в зад!» – взвизгнула тощенькая туземка, прежде чем благоразумно скрыться за углом.
– Пресветлые звезды! – пробормотал Боршош, когда они с Иштваном выбрались наконец, из толпы, и утер лоб рукавом. – Нескоро я попробую повторить этот фокус.
– Точно, сударь, – серьезно отозвался Иштван. – Если их отправить куда подальше, они не обижаются. Точно нищие у нас дома – привыкли слышать «нет», потому что слышат это куда чаще, чем «да». Но если дашь одному хоть грош, то не отстанут, покуда не выклянчат остальное.
Боршоша до сих пор трясло.
– Дома нищие – это все больше увечные или шлюхи, слишком старые и потасканные, чтобы продавать себя и дальше. А это были торговцы, ремесленники, их родня: люди, способные прожить безбедно. Зачем им позорить себя ради серебряной монетки, когда они и так не голодают?
Иштван пожал плечами.
– Кто их знает, этих иноземцев? Они всего лишь чужаки. Но вот что я вам скажу, сударь: первый обуданец, наделенный воинской гордостью или хотя бы чем-то похожим, которого я встречу, будет первым.
– Это я и сам видел, хотя и не так приметно, как сегодня, – ответил лозоходец задумчиво. – Да и с чего бы иметь здешним жителям воинскую гордость? Против нас, против даже куусаман – какие они воины? Им не устоять против жезлов, ядер и боевых драконов с копьями, луками и зубчатыми дубинами. Неудивительно, что они лишились стыда.
– Надо же, как выходит… – пробормотал Иштван скорее себе под нос, чем в ответ чародею. Стоило ему увериться, что его командир – полный олух, как лозоходец выдавал идею, над которой солдат потом ломал голову несколько дней.
– Так во многих краях случалось, – продолжал Боршош. – Жители Дерлавая – да и лагоанцы с ними, и куусамане проклятые – слишком много знают о чародействе, чтобы кто-то другой смог противостоять им. Слишком много мы знаем и о механике, хотя она стоит меньшего. Было несколько поколений назад одно племя на острове в Великом северном море, где все мужчины покончили с собой, потому что елгаванцы – кажется, то были елгаванцы – били их в каждом бою. Поняли, что не могут победить, и не могли больше терпеть поражений…
– Это, по крайней мере, был отважно, – промолвил Иштван. – А обуданцы лебезят и шарахаются.
– Не так все просто, – отозвался лозоходец. – Обуданцы остаются на свете, чтобы и дальше лебезить и шарахаться. А когда те островитяне покончили с собой, они убили свое племя. Иной народ взял их женщин. Иной народ захватил их земли. Иной народ присвоил их владения. Имя их умерло и не возродится.
– Оно живо! – возразил Иштван. – Оно живо даже в памяти их врагов! Если не так, сударь, то откуда вам известна их история?
– Я в некотором роде ученый, – признался Боршош. – Мое ремесло – узнавать подобные странные случаи. Елгаванцы записали историю того племени, а кто-то счел ее достаточно интересной, чтобы перевести на наш язык, чтобы такие, как я, смогли прочесть о ней. Сомневаюсь, чтобы потомки того племени, если они еще существуют, имели о ней хоть малейшее понятие. Такого ответа будет достаточно?
– Вполне, – согласился Иштван. – Если мои праправнуки забудут о подвигах Дьёндьёша в этой войне, стоит ли нам ее вообще вести?
– Вот именно, – заключил Боршош и оглянулся. – Теперь, когда мы избавились наконец от этой своры проклятых попрошаек, – где там была лавка, о которой ты говорил?
– За этим углом, сударь, – ответил Иштван, – и дальше примерно на полдороге до леска. – Когда они свернули за угол, он указал пальцем: – Вон тот домишко, с которого зеленая краска облезает.
Боршош кивнул.
– Вижу.
Обогнав Иштвана, он распахнул дверь и остановился на пороге, ожидая, что солдат присоединится к нему, а когда тот остался на улице, приподнял недоуменно бровь.
– Заходи со мной!
– Не стоит, сударь, – пробормотал Иштван. – Вы идите, покупайте, а я вас тут подожду…
– Серебришка не хватает? – спросил чародей. – Не волнуйся. Ты был мне доброй подмогой с того дня, как меня прислали на остров. Если желаешь, я и тебе куплю.
Иштван поклонился.
– Вы очень добры, сударь, – ответил он вполне искренне – обычный офицер, даже сержант, не выступил бы с предложением столь щедрым. – Но не стоит. Мне такую штуку и отсылать-то некому. Да и… – Он прокашлялся. – Если бы и прислал, в нашей долине долго еще кости перемывали бы новомодным городским штучкам.
Боршош пожал плечами.
– Так меньше поводов для клановых войн. Не знаю, как этого не понимают в горных долинах, когда даже обуданцам понятно. – Иштван только плечами пожал. Чародей – тоже. – Ладно, воля твоя.
Он нырнул в лавку. Проходившая мимо старушка попросила у солдата денег. Иштван посмотрел на нее, как на пустое место. Туземка поковыляла дальше по узкому переулку. Она не ругалась – все равно никому еще не удавалось выклянчить у этого парня хоть медяк.
Вскоре Боршош вышел, сжимая в руках нечто вроде длинной и толстой сардельки, обтянутой глянцевой кожей.
– Неплохо сторговались, – полным счастья голосом поведал он. – Следующим же транспортом отправлю жене. Пускай лучше Дьердьели пользует эту штуку и вспоминает обо мне, чем ищет другого мужчину, а с ним неприятностей на мою голову, а?
– Как вам будет угодно, сударь, – ответил Иштван.
Боршош расхохотался. Иштван – тоже, когда сообразил, что именно ляпнул. В конце концов, игрушку чародей покупал не ради того, чтобы себе угодить… а чтобы себя успокоить.
Дождь лил стеной. Гаривальду бы радоваться, что не снег, – Аннора так была в восторге. Теперь, когда морозы кончились, она могла выгнать скотину из дома в хлев и работы у нее становилось куда как меньше.
А вот Гаривальд о себе не мог сказать того же. Как только земля оттает, начнется пахота и сев. Весна была для него самым тяжелым временем года. Кроме того, вскоре дороги просохнут, и по ним смогут проехать инспекторы. Прибытия их крестьянин ожидал с тем же восторгом, что и налета саранчи.
Гаривальд натянул поношенные сапоги.
– Куда собрался? – резко поинтересовалась Аннора.
– Пойду дам свиньям помоев, – ответил он. – Чем скорей наберут жирку, тем скорей сможем их зарезать. И кроме того, – он хорошо знал жену, – разве ты не хотела, чтобы я поменьше путался у тебя под ногами?