– А если Альгарве разгромит Елгаву так же быстро и легко, как Валмиеру? – спросил Свеммель. – Что тогда, маршал?
– Тогда, ваше величество, я буду очень удивлен, – ответил Ратарь. – Из альгарвейцев с их заносчивостью выходят отличные солдаты и отличные чародеи, но они всего лишь люди – как мы и как елгаванцы.
– Если так, почему не бросить против них наше войско в ту же минуту, как начнутся бои на елгаванском фронте? – осведомился Свеммель.
– Ваше величество, вы мой конунг. Если прикажете, я сделаю все, чтобы исполнить вашу волю, – ответил Ратарь. – Но я полагаю, что бойцы короля Мезенцио будут готовы к этому.
– Ты полагаешь, что мы потерпим неудачу, – изрек Свеммель тоном инспектора, обвиняющего крестьянина в суде.
Для крестьян любой суд заканчивался обыкновенно обвинительным приговором.
– Лучший в мире план бесполезен, когда несвоевремен, – промолвил Ратарь тем не менее. – Мы поторопились с ударом по зувейзинам и поплатились за это жестоко. Если мы нападем на альгарвейцев в то время, когда они этого ожидают, мы заплатим больше и пострадаем сильней.
– Ты уже жаловался, что мы слишком поспешно покарали Зувейзу, – проговорил конунг Свеммель. – Мы не согласны; по нашему мнению, меч правосудия запоздал на годы. Но неважно. Из-за твоих жалоб мы задержались с развертыванием войск на альгарвейской границе, и результат оказался хуже, чем если бы мы напали.
– Трудно судить, – ответил Ратарь. – Мы могли потерпеть страшное поражение. Зувейзины жестоко потрепали нас в начале войны, но у них не хватило сил развить первоначальные успехи. К Альгарве это не относится, особенно после того, что продемонстрировали рыжики сначала в Фортвеге, а затем в Валмиере.
– Минуту назад ты говорил, что альгарвейцы – всего лишь люди, – напомнил Свеммель. – Теперь ты утверждаешь, что боишься их. За кого же тогда ты держишь ункерлантцев – за горных гамадрилов?
– Ни в коей мере, ваше величество, – поспешно ответил Ратарь, хотя на протяжении веков ункерлантцы взирали на своих восточных соседей с теми же восхищением и неприязнью, что и сами альгарвейцы – на древнее каунианское племя. – Но когда мы нападем… если нападем, – добавил он, собравшись с мыслями, – я бы предпочел, чтобы произошло это в час, который я назначу сам.
– Назначишь ли ты свой час? – поинтересовался Свеммель. – Или будешь тянуть до скончания времен, как старик из басни, что никак не мог найти время, чтобы умереть?
Ратарь позволил себе улыбнуться.
– Не такая уж скверная судьба. Сейчас держава наслаждается миром, что не так уж плохо. Как солдат, повидавший немало войн, я скажу, что мир лучше их всех.
– Мир становится лучше, когда народы отдают нам должное, – уточнил Свеммель. – Однако когда мы должны были взойти на трон, никто не желал признавать наши законные права. Нам пришлось сражаться, чтобы воссесть на трон, нам пришлось сражаться, чтобы удержать трон, и с той поры не утихает война! В годы нашей борьбы с узурпатором, – так он обычно называл брата-близнеца, – соседствующие державы воспользовались слабостью Ункерланта. Теперь мы заставили Дьёндьёш уважать нас. Мы унизили Фортвег. Мы преподали Зувейзе урок… во всяком случае, половину урока.
– Все это чистейшая правда, ваше величество, – отозвался Ратарь, – однако в годы вашего славного правления Альгарве не чинила нам зла.
Как любой придворный, он поневоле учился тонкому искусству отвлекать монарха от прошлых – реальных или придуманных – обид, возвращая к нуждам дня текущего.
Иногда конунг отказывался идти в предназначенном направлении. Иногда у него даже были на это свои причины.
– Альгарве жестоко оскорбила Ункерлант в Шестилетнюю войну, – отрезал он. – Держава требует мести, и держава ее получит!
«Жестоко оскорбила» было еще слабо сказано. Если бы тогда рыжики сражались с одним Ункерлантом, а не со всеми соседями разом, они вполне могли пройтись победным парадом по улицам Котбуса, как прошли недавно по улицам Приекуле. Если сейчас альгарвейцы станут воевать с одним Ункерлантом, у них появится хороший шанс провести подобный парад в ближайшее время. Ратарь осознавал меру опасности, а вот конунг Свеммель, очевидно, нет.
С той же преувеличенной осторожностью маршал заметил:
– Месть тем более сладка, когда она неотвратима.
– Все наши слуги только и делают, что объясняют, почему мы не можем делать того, что должны, того, что изволим, – раздраженно бросил Свеммель.
– Без сомнения, такова природа придворных, – ответил Ратарь. – Но многие ли придворные осмелятся сказать вашему величеству, что находится между тем, что должно, и тем, что желается?