– Именно так, государь мой маршал, – ответил Меровек. – Вы сами превосходно выразили претензии его величества.
– Вот-вот. – Ратарь кивнул. – Подумайте вот о чем, майор: если у Альгарве хватило сил захватить Валмиеру быстрей, чем считалось возможным, если у Альгарве хватило сил обойтись тем же способом с Елгавой, невзирая на разделяющий их горный хребет – если у Альгарве достало сил совершить подобное, майор, что случилось бы с нами, вздумай мы вправду напасть на державу короля Мезенцио?
Физиономия Меровека потеряла всякое выражение, но теперь Ратарь мог проникнуть взглядом за гладкий фасад. Под привычной маской адъютант лихорадочно размышлял над услышанным.
– Возможно, государь мой, – промолвил Меровек осторожно, – что альгарвейцы были бы слишком увлечены восточной кампанией, чтобы устоять перед нами.
– Да, – согласился Ратарь. – Возможно. Вы взялись бы поставить на это судьбу державы?
– Это решать не мне, – ответил майор. – Это решать конунгу.
– Именно. Он принял решение и злится, что принял его, и злится на меня, что я не позволил ему ввязаться прежде срока в войну, исход которой неопределен, – проговорил Ратарь. – Если я паду, то смогу утешать себя мыслью, что моя гибель предотвратила гибель державы.
– Да, милостивый государь, – пробормотал Меровек.
Судя по тону, собственная участь волновала майора куда сильней судеб Ункерланта. В этом он не отличался от большинства людей.
– Я еще не пал, – напомнил Ратарь. – Его величество мог распорядиться казнить меня перед своим троном. Уже бывало, что там проливалась кровь, когда конунг изволил гневаться на бывших любимцев. Я еще жив. Я еще командую.
– Все это верно, милостивый государь, – отозвался Меровек с очередным поклоном. Это был безопасный ответ – безопасный и ни к чему не обязывающий. – Пусть судьбы позволят вам командовать мною еще долго. – Это было уже теплее, но незначительно – благосостояние, да и жизнь Меровека находились в прямой зависимости от высоты положения Ратаря.
– И, покамест я командую, я повинуюсь конунгу, даже если его величество изволит не замечать этого, – промолвил Ратарь. – Я никогда не говорил, что мы не можем воевать с Альгарве. – «Даже при том, что именно так я считаю, – не говорил.» – Мой долг не в этом. Мой долг – обеспечить победу, когда война начнется. – «Если я смогу. Если конунг Свеммель мне позволит.»
Меровек кивнул.
– Единственный, кто мог бы не согласиться с вами, государь, – это его величество.
Адъютант примолк, давая начальнику время подумать над своими словами. Ратарь поджал губы. К несчастью, Меровек был прав. Если Свеммель сочтет, что Ратарю более подобает иное положение – например, на коленях перед плахой, – возобладает монаршая точка зрения.
– Можете идти, – кисло пробурчал маршал.
Адъютант раскланялся и вышел.
Ратарь вновь обернулся к карте. Карты были просты, прямодушны, осмысленны. Эта конкретная карта говорила – едва не кричала, – что с приходом весны у Ратаря (или того, кто займет пост маршала Ункерланта к этому времени) больше не останется поводов откладывать нападение на Альгарве. Ратарь предполагал, что командовать будет он – хотя бы из тех соображений, что вместе с маршальским жезлом он, скорей всего, лишился бы и головы.
Война будет. Избежать ее Ратарь не видел возможности. А раз войны не избежать, в ней надо победить. Как это сделать с уверенностью, маршал тоже еще не знал. Но с каждым днем солнце в своем пути по небу сползало все ниже на юг. Наступала осень. За ней придет зима. В зимнюю стужу воевать не придется. Это значило, что на поиски ответа у него остается полгода.
В ящике стола маршал хранил пузатую бутыль зеленого вина. Ратарь вытащил ее, поглядел на просвет, жалея, что не может уйти в запой на всю зиму, как это делали многие ункерлантские крестьяне, и со вздохом спрятал обратно. Ему предстояло сделать еще многое… если конунг Свеммель позволит.
Бауска низко поклонилась.
– Утренняя газета, госпожа, – прошептала она, протягивая сложенный листок бумаги.
Краста выхватила газету у нее из рук и капризно бросила:
– Не знаю, с какой стати я трачу время. В последние дни даже скандалов приличных не было. Сплошная жвачка – жидкая кашица, какой убогих кормят!
– Да, сударыня, – отозвалась горничная. – Так хотят альгарвейцы. Если молчат газеты, то и мы будем вести себя тише.
Подобная мысль Красте в голову не могла прийти. С ее точки зрения, статьи попадали на страницы газет как бы сами собой. Откуда, каким образом и что могло бы встать на их место – это все были вопросы для прислуги, в крайнем случае – для мастеров, но никак не для дворян.