В коляске она привлекала к себе не меньше взглядов, но они ее не тревожили: так на них можно было не обращать внмания, что было бы не под силу в тесноте воздушного дилижанса. Цокали копыта по мостовой. Мимо проплывали современные здания из крипича и стекла (над ними Краста насмехалась, потому что они были современны), или мраморные колоннады и раскрашенные статуи в классическом имперском стиле (над ними Краста насмехалась как над жалкими подражаниями), или вычурные дома, построенные пару столетий назад, в эпоху влияния альгарвейского зодчества (над ними Краста насмехалась, потому что они выглядели на чужеземный манер), или, наконец, руины времен Каунианской империи (над которыми Краста насмехалась, потому что им давно на снос пора).
Коляска едва миновала Колонну каунианских побед – только недавно восстановленную после пожара, случившегося во время Шестилетней войны, – как дорогу упряжке преградил какой-то тип в зеленом мундире.
– В чем дело? – нетерпеливо осведомилась у кучера Краста. – Хотя неважно – проезжай, проезжай!
– Лучше не стоит, госпожа, – осторожно ответил тот.
Краста не успела обрушиться в гневе на слугу, когда через перекресток замаршировали первые пехотинцы. Солдаты в темно-зеленых мундирах и брюках текли нескончаемой рекой.
– Если я из-за этого парада во дворец опоздаю, – кровожадно пообещала маркиза, притопывая ножкой, – я буду очень недовольна. И ты, милейший, тоже.
Кучера передернуло, и Краста довольно улыбнулась. Все ее слуги знали, что угрозы хозяйки – не пустая болтовня.
За пехотой следовала кавалерия – эскадрон за эскадроном, на лошадях и единорогах. Краста поджала губы, глядя на лишенных природной красоты единорогов. Потом поджала еще сильней, потому что за кавалерией шли тяжелой поступью бегемоты: от природы безобразные, так что уродовать их не приходилось. Если не считать рогов – длинных, как у единорогов, но толстых и, будто ятаганы, кривых, – более всего звери напоминали огромных, волосатых, толстоногих вепрей. Единственным их достоинством была сила: каждый бегемот без всякой натуги волок на себе не только нескольких наездников, но также станковый жезл и тяжелую кольчужную попону.
Наконец дорога опустела. Не успела Краста вымолвить и слова, как кучер хлестнул вожжами, пустив коней в галоп. Упряжка мчалась по узким извилистым улочкам Приекуле, едва не сбив по пути двух девиц, по недоумию попытавшихся перейти дорогу. Девицы завизжали. Краста завизжала в ответ: если бы коляска сбила одну из этих дурочек, маркиза могла бы опоздать на прием.
Тем не менее ее коляска оказалась у дворцовых ворот как раз вовремя. Один лакей с поклоном взял за уздцы коней, другой помог Красте выйти.
– Если госпоже маркизе будет угодно проследовать за мною в Гранд-залу…
– Благодарю, – промолвила Краста: этим словом она редко одаряла собственных прислужников. Но здесь, во дворце, правила не маркиза. Здесь ее положение было в лучшем случае посредственным. Об этом ей неустанно напоминали золото, меха, портреты величавых властителей на стенах… и взоры княжон и герцогинь, смотревших на Красту так же презрительно, как она сама – на весь остальной мир.
Увидав брюки на первой же даме более высокого, чем сама маркиза, титула, Краста слегка расслабилась. В конец концов, если это и окажется ошибкой, винить будут герцогиню, а не ее. Потом стало понятно, что нервничать из-за своего наряда приходится как раз тем, кто предпочел платье. Краста с облегчением тихо и незаметно вздохнула.
Мужчины дворянского сословия, наполнявшие Гранд-залу, были, как правило, облачены в камзолы и штаны. Многие были в мундирах, увешанных боевыми и почетными наградами. Краста бросала убийственные взгляды на единственного типа, имевшего наглость напялить плиссированную юбку, пока не услышала его мерно щебечущую речь и не сообразила, что это, должно быть, сибианский посол в национальном костюме.
Гул голосов рассеяли фанфары.
– Грядет Ганибу Третий, – возгласил герольд, – король Валмиеры, император провинций и заморских владений! Почести должные воздайте ему!
Поднявшись на ноги, Краста вместе с собравшимися в Гранд-зале дворянами и послами отвесила земной поклон и осталась стоять, покуда Ганибу не занял место на возвышении в дальнем конце зала. Как многие из собравшихся, монарх предпочел королевской мантии мундир, едва видимый за множеством орденов и нашивок. Некоторые являли собой сугубо почетные награды. Другие он заслужил своей отвагой, когда, будучи еще кронпринцем, служил на альгарвейском фронте во время Шестилетней войны.