На этот раз девушка издеваться надо мной не стала. Поставила пакет на стул и, с формально-вежливым видом пожелав счастливого пути, прогарцевала на выход.
- Скажите… – смущённо остановил я её.
- Да, Фёдор Андреевич? – очень официально отозвалась она.
- Я как-то забыл спросить… А как называется этот город? – я покосился на двойное стрельчатое окно.
Не удержавшись, девушка вполне искренне прыснула со смеху. Но тут же сделала серьёзное лицо и ответила:
- Покровск-на-Карамысе. Мы почти на самой границе с Тьмой. Отсюда до Ишима где-то вёрст двести.
- Спасибо вам, – поблагодарил я её.
- Одевайтесь, Фёдор Андреевич. Документы будут ждать вас на стойке в приёмной! – девушка снова официально улыбнулась и вышла.
Будь я Федей, я бы сильно удивился, с чего это так резко изменилось её отношение. Но память Рыбакова подсказывала, что медсестра, скорее всего, подслушала разговор под дверью и теперь в курсе, что денег у меня нет. Ни вообще, ни в ближайшей перспективе.
А сколько бы ни ворковали девушки о том, что с любимым рай и в шалаше, но мы, мужчины – существа неглупые. И понимаем, что финансовый вопрос всегда незримо маячит рядом с искренними чувствами. И свой честно заработанный, ну или доставшийся в наследство шалаш, под мой рай медсестричка явно не готова предоставить. Даже на одну ночь.
Хорошо, когда в твои девятнадцать в голове есть пятидесятилетний циник, да? Даже если выданное памятью Рыбакова объяснение не было идеальным, оно хотя бы всё объясняло. А ещё мягко ставило меня на место, намекая, что я пока голь перекатная, а не перспективный самец.
Форму мне выдали в комплектации ЛП-1. Первые буквы говорили о том, что она, эта самая форма, является летней и повседневной. А номер – о том, что ходить в ней стоит по городу, а не по лесу. Симпатичные полуботинки с круглыми носами на пересечённой местности долго не протянут.
А в клинике у меня оставалось ещё одно дело. И я не стал его откладывать.
Я знал, что визит к Степану Порфирьевичу дастся мне тяжело. И дело даже не в том, что наш десятник потерял ноги. Дело, конечно, неприятное, но поправимое. Если нужную сумму можешь заработать.
Дело было в том, что со службы Степана Порфирьевича, скорее всего, попрут. В лучшем случае, предложат синекуру где-нибудь в штабе. Но это если есть высокопоставленные друзья и бывшие сослуживцы. А таких, скорее всего, у Степана Порфирьевича не имелось.
Он сам как-то говорил, что почти всю жизнь служил на границе с Чукотской Тьмой. Платили там, на северах, хорошо… Даже лучше, чем у нас, на границе с Монголией. Жаль, полезных знакомств на такой службе не заведёшь. Чукотская Тьма активничала вот уже лет сорок, и небольшие нашествия нет-нет, да и случались. И люди там периодически гибли.
Скорее всего, многие из сослуживцев нашего десятника уже отправились на тот свет. А сам Степан Порфирьевич использовал все имевшиеся возможности, чтобы получить перевод с севера к нам, на юг, где было спокойно и можно было дослужить до военной пенсии.
Пенсия-то у него будет. И надбавки будут. И за выслугу, и за опасную службу, и, конечно же, за потерю ног. Тут можно не сомневаться: всё будет по-честному. Русское царство своих солдат не обижает. Рублей шестьсот на круг будет получать, а это огромные деньги. Деньжищи, можно сказать.
Вот только выращивание ног стоит, как минимум, тысяч сто… Это частная процедура, которую проводят исключительно такие вот, как его сиятельство, который меня лечил.
А эти потомственные двусерды, учившиеся на лекаря в престижных училищах для богатых мальчиков и девочек, страшно далеки от простого народа. И цены они снижать не будут. Даже ради старого воя, который всю жизнь положил на то, чтобы им, этим богатым деткам, хорошо жилось и комфортно охотилось на отродьев Тьмы.
А Степану Порфирьевичу уже почти пятьдесят. Возраст выхода на полную военную пенсию на Руси – как раз в пятьдесят. Сколько ему жить осталось? В лучшем случае, лет сорок. В лучшем! А скорее всего, с учётом ранения – лет двадцать-двадцать пять. Значит, если мне не изменяет мысленная математика, то если он будет жить на двести рублей в месяц, откладывая четыреста – как раз через двадцать лет накопит на восстановление ног.
И будет ли он вообще откладывать при таких вводных? Я вот не уверен. Лучше уж прожить двадцать очень сытых лет с протезами, чем двадцать впроголодь и ещё двадцать с ногами, но уже старым и больным.
Но было кое-что ещё. И это я понял, только войдя в палату. Понял по тому, как десятник впился взглядом в мою правую щёку, на которой виднелся острый язычок изменённой кожи.