Да она и не была живой! Серая каменная кожа, серый каменный хитон и тёмные провалы вместо глаз.
— А-а-а-а-а-а-а! — заорал Федя, пытаясь подняться, но только ещё больше запутываясь в одежде.
— Не кричи, — каменные губы изогнулись в улыбке, а девушка сделала шаг к стойке, положив руку на столешницу. — Твой друг просто задержался… Но нам с тобой спешить некуда, верно?
Что-то хрустнуло у неё под ногами. Но стойка скрывала, что это было.
— Не подходи ко мне! — чуть более истерично, чем нам обоим хотелось бы, потребовал Федя.
— А то что? — уточнила статуя, но ответа не дождалась и покачала головой. — Всё, что ты можешь сделать — это бежать… Или напустить в штаны… Ты не будешь в штаны напускать, Федя?
— Н-нет! — выпалил тот.
— Ну и хорошо. Не люблю вонь… Здесь её нет, этой вони. Нет уже столько лет, что само время обратилось в прах. И пусть так и остаётся, — статуя опёрлась о столешницу, встала поудобнее, снова что-то с хрустом раздавив каменными ступнями, и, чуть склонив голову вбок, принялась рассматривать Федю. — Ты забавный… Странный, но забавный.
«Спроси её ещё раз про это место! Спроси!» — мысленно потребовал я от Феди.
Однако тот, как и в прошлый раз, был глух к моим мольбам. Он лишь таращился на статую, дрожа от ужаса и безуспешно пытаясь подняться.
— Ты как маленький… — заметила Тьма, осторожно ступая по полу. — Ты всё-таки должен быть постарше, но почему-то не такой… Сколько тебе лет сейчас? Пятнадцать, шестнадцать?
Выйдя из-за стойки, она приблизилась к Феде, зашуршав каменным хитоном, присела на корточки и протянула ему руку.
— Лёжа разговаривать неудобно, да?.. — Тьма улыбнулась при виде того, как Федя пытается отползти, не принимая её руки.
К слову, я был безумно рад, что в этот раз мой двойник не летит к ней, как мотылёк к свету. Видимо, какие-то мыслительные процессы всё-таки были ему доступны. Ну или он, наконец, осознал, что добровольное прикосновение — билет в один конец.
Сама же Тьма пока не пыталась трогать Федю. Почему? Не знаю, но очень хотел бы знать. Понимать мотивы этой сущности — дорогого стоит. Однако приходилось терпеть своё невежество.
— Ты боишься меня коснуться… — с сожалением вынесла вердикт твердокаменная красавица. — Как пожелаешь!.. Но всё-таки постарайся встать. Тебе же неудобно лежать на твёрдом, Феденька!
Она отошла обратно за ресепшен и, вновь похрустев чем-то на полу, изящно облокотилась на стойку.
— Ты не уйдёшь от меня, Федя… Хотя… Странно, но я не ощущаю твою связь со мной… Слушай, а что если ты — это не ты?
— Как это я — не я? — хмуро поинтересовался Федя. — Я — это я.
— А вдруг там, в твоём теле, сидит кто-то ещё? — промурлыкала Тьма. — А ведь так и есть! Ты слишком молод, и ты не несёшь в себе чёрное сердце… Всё верно! Ты пассажир своего же тела! Уже примерно лет пять, да? Бедняжка, запертый в темнице чужих решений! Мои сёстры сталкивались с таким… Мне тебя жаль. Ты не заслужил этого, Федя.
— Сам как-нибудь разберусь, чего я заслужил… — буркнул юноша, но я-то был в его мыслях и почувствовал сомнение.
И не мог не восхититься Тьмой. Она догадалась! Догадалась, пусть и не обо всём. И тут же использовала свою догадку, чтобы пробить броню Фединого недоверия.
— Разве это справедливо, что кто-то вытеснил тебя из твоей жизни? — продолжала она. — Так не должно быть! Твоё тело принадлежит тебе… А ещё немного мне! Но больше — тебе. Кто этот чужак, что запер тебя в темнице разума, Федя? Я ведь могу помочь! Могу вернуть тебе контроль!
«Федя, она, конечно, поможет, да только контроль ты всё равно потеряешь! Его получит она сама! — мысленно кричал я. — Не соглашайся! Не смей!..»
— И я снова смогу жить своей жизнью? — удивился этот долбанутый юнец.
— Конечно! Ты сам будешь решать, что делать твоим рукам, ногам, голове, да и всему остальному! — с воодушевлением откликнулась Тьма. — Разве это не прекрасно, Феденька?
И ведь ни словом не соврала, сволочь такая… Что делать рукам, ногам и голове, конечно, будет решать Федя. А что делать Феде — будет решать она.
— Но я стану двусердым! — засомневался юноша. — А я не хочу, это страшно!..
— Это твой путь! Твоё будущее! Твоё величие, Федя! — промурлыкала Тьма, раздвинув губы в обезоруживающей улыбке. — Ты будешь двусердым, ты будешь собой, и ты будешь со мной! И я буду твоей, когда и где захочешь! Разве это не достойная цель?