— … Понимаешь, Кислый? — Бубен поднял вверх палец. — Теперь понимаешь?
— Выходит, так просто до состояния Седого меня не охмурить? — всё ещё недоверчиво уточнил тот.
— Именно так! Эта книженция больше для неопытных. Женщина постарше, с опытом, она, знаешь, всё это и сама умеет! — подтвердил Бубен, а потом со счастливой улыбкой пригубил хмельной квас, откинулся на спинку стула и сообщил нам с улыбкой заговорщика: — Была у меня одна знакомая… Ослепительно красивая сударыня! Восемь мужей поменяла… И не все они, как я подозреваю, своей смертью ушли… Впрочем не суть! Вот она…
Он снова отхлебнул густой тёмный напиток, даже не потрудившись убрать пену с верхней губы, и лишь потом продолжил:
— Она умела мужика в скажем так, обстоятельства, вводить за несколько минут! Италийцы это называют словом «кондиция», слышали, наверно?
— Слышали, — кивнул я, внимательно глядя в свою кружку, словно мельтешение пузырьков на дне могло вернуть мне трезвомыслие и разум.
— В общем, она рот открывала, глазами зыркала — и всё!.. Сразу видно было, кто из мужиков поплыл, а кто ещё держится. А дальше — бери готовеньких, как ягоды с куста!.. — закончил Бубен и сочувственно похлопал меня по плечу. — А ты пей, Федь, пей… Меньше яйца на голову давить будут.
— И сколько у меня, если много выпить, от той головы-то останется? — буркнул я.
— Зато сколько останется — всё твоё! Главное — до кровати добраться и спать лечь! — наставительно заметил Бубен.
— А как быть-то? Ну чтоб, вот так вот, как Седой, не встрять… — Кислый кивнул на меня.
— Ну… Или вовремя кувыркаться с доступными сударынями… — почесал затылок Бубен. — Или сжать зубы и терпеть, как наш Федя.
— Я за первое предложение! — поспешно согласился Кислый. — Первое лучше!..
— А Федя у нас выбрал второе. И мы будем уважать его выбор, но… Но товарища спасём! — решительно заявил Бубен. — Ну то бишь, отработаем путь девушки самостоятельно, не подпуская к ней нашего яйцеголового предводителя!..
— Угу, только сообщать мне не забывайте, что и как… — хмуро согласился я. — Чего-то у Алёны и в самом деле неладное в жизни происходит…
Бубен и Кислый заржали хором, а я осёкся. Нет, я хорошо помнил, что пыталась растолковать мне трезвомыслящая часть сознания: Алёна — та ещё трусиха. Однако меня не покидало смутное предчувствие… То самое, которое не раз предупреждало о неприятностях.
И это предчувствие зудело хуже комариного укуса, когда я думал о просьбе Алёны. Поэтому, поулыбавшись вместе с Бубном и Кислым, я всё-таки объяснил свою позицию:
— Можете, конечно, списать на моё состояние… Но, судари, с девушкой и вправду что-то неладно. Не с самой Алёной, Бог с ней… Да я к ней на пушечный выстрел не подойду без крайней необходимости! Нет, со всем этим делом… Поэтому вы, пожалуйста, и её путь от работы до дома отработайте, и меня обо всём странном предупреждайте.
— Слова не мальчика, но мужа! — кивнул Бубен, а потом заботливо так спросил: — Федь, а у тебя мозги набекрень не едут, когда вот такие разговорчики в голове? Ну, когда там один разумный голос спорит против одного безумного?
— Что⁈ — я вылупился на Бубна, чуть не поперхнувшись пеной и ощущая, что теряю почву под ногами.
Просто на миг мне показалось, что он знает… Знает об Андрее-блиноеде и Феде-младшем. И о том, что Андрей — и вовсе из другого мира.
— Ну а ты думал, ты единственный, кто пытался гормон мозгами давить? — удивился Бубен, и меня отпустило. — Так всегда бывает… Кто пытался, тот по себе знает.
— Неа! Я не знаю! — гордо отозвался Кислый.
— А в тебе я не сомневался, друг мой! — Бубен то ли улыбнулся, то ли скривился, похлопав парня по плечу. — Но если хочешь расти над собой — всё-таки попробуй как-нибудь… Чем-нибудь… Попробуй, в общем. Новый опыт, знаешь ли, лишним не бывает.
— Ага…
— Ладно, судари, я в бричку и спать! — решил я. — День был тяжёлый, но, к счастью, он закончился…
— Давай! На посошок! — Бубен поднял кружку, а я стукнул об неё своей, и даже Кислый успел присоединиться. — Каждый день, в конце которого ты ещё жив — можно считать удачным и хорошим!..
В училище я вернулся далеко за полночь. Хорошо, что мои отношения с Семёном Ивановичем позволяли подобную свободу действий. Других учеников, будь они сто раз родовитыми, смотритель без записки от родителей или Марии Михайловны не пустил бы. А мне, после всех моих вольных и невольных геройств — прощал очень многое.