А ночью пришли они… И морозным ноябрьским утром девушка оказалась на старом Тобольском тракте… Почти без денег, без вещей, что остались в жилье, без работы, которую любила всем сердцем…
— Нужно было любить работу сильнее, чем Руслана, — проговорила она, смахивая льдинки с щёк. — Дура, ты, Лада… Влюблённая дура…
Была. От любви уже и следа не осталось. Потрясённая предательством, она как-то сразу отказалась от высоких чувств. Ну нельзя же любить такого вруна. Но и в Ишим ей теперь возвращаться было нельзя. Там либо Теневольский найдёт и всю душу вытрясет, либо те страшные головорезы.
Собравшись с силами, девушка вышла на дорогу и пошла прочь от города, который когда-то мечтала покорить. На попутках она добралась до деревни, где родилась и выросла. Где-то там до сих пор стоял старенький бабушкин дом.
Это потом бабушка купила жильё в Ишиме, чтобы внучка училась в хорошей гимназии. А здешний дом так и остался стоять, никому не нужный. Его когда-то выделила родителям её матери деревенская община. И к общине он и вернулся. Хотя ключи у Лады от него нашлись.
К вечеру добравшись до родной деревни, девушка сразу же пошла к голове. Тот её выслушал, покивал и разрешил остаться. Так Лада снова оказалась в разваливающемся домике, у маленькой печки, которая грела лишь на метр от себя…
Было тяжело. Продукты-то она накупила в автолавке, приезжавшей в деревню раз в неделю. Но колоть дрова, чистить снег — этому ей пришлось учиться. И всё было бы хорошо, если бы однажды она не заметила незнакомого человека.
Заметила и узнала — кажется, один из тех головорезов. И с тех пор спать не могла толком, забываясь на час-два тревожным сном, чтобы вскинуться от накатившего кошмара. Нервы у Лады расшатывались всё сильнее и сильнее, и теперь в каждом странном звуке, в каждой тени она видела страшных людей, что напугали её в Ишиме.
И если ночью собаки залаяли, значит, головорезы всё-таки за ней пришли.
Правда, в предыдущие четыре раза за Ладой так никто и не пришёл до самого утра… Но она продолжала бояться. И почти не удивилась, когда кто-то забарабанил в дверь.
— Да что за дыра! — в сердцах выдохнул Толя, счищая с ботинка какое-то дерьмо.
И вовсе его не интересовало, кому это дерьмо принадлежит: кошечке, собачке, козочке, овечке или пьяному селянину. Его волновало лишь одно. Чтобы этого дерьма не было на его ботинке.
— Долго ещё? — спросил он у старосты.
— Да вон, хибара старая, там оне! — ответил тот.
— Ну-ну… — буркнул Толя и, мотнув головой своим людям, двинулся дальше по хрустящему снегу.
В окне развалившейся избушки не горел свет, но из трубы вилась тонкая струйка дыма, подсказывая, что кто-то внутри живёт. Хотя на взгляд Толи, жить в этом сарае можно было только временно, и только от безысходности.
Впрочем, у девки, которую невзлюбил Кафаров, и было безвыходное положение. Вспомнив молоденькую осведомительницу, Толя ухмыльнулся. Девочка была ладная. Можно будет воспользоваться, а уже потом пристрелить.
С улыбкой он проследовал за старостой дальше. А тот всё повторял с кряхтением:
— Вот ужо… Сейчас вот… Вот-вот…
Но Толю, к которому, наконец, вернулось хорошее настроение, это не раздражало.
Пусть старик бурчит, что его душе угодно. Всё равно исчезнет вместе с девушкой. Как ненужный свидетель.
— Вот туточки! — наконец, провозгласил староста, открыв покосившуюся калитку.
А затем продолжил бурчать, поспешая по тропинке среди сугробов:
— Ну и зачем дверь-то было делать там, за углом… Ой! Кто такие⁈
Звериная чуйка, которая много-много раз спасала Толе жизнь, яростно взвыла. И он ласточкой кинулся в сугроб, на лету доставая пистолет.
Падая, он успел заметить Ладу с небольшой сумкой, двух вооружённых бойцов у двери, ещё одного, прикрывавшего товарищей за поленницей…
А потом застрекотал автомат, и мимо старосты пронеслась короткая очередь. С той стороны, где ещё мгновение назад находился Толя.
— Работаем! — рявкнул один из противников, хватая Ладу под руку и выдёргивая из-под Толиного прицела.
Толя ещё дважды выстрелил и, выматерившись, перекатился в глубоком снегу.
— Руконог, обходите дом! — рявкнул он своим.
Над головой прошелестела пуля, пронзая сугроб. Стреляли на голос. Толя снова катнулся к выходу с участка и, сплюнув снег, рявкнул:
— Лёва, вали их!
Ночь разорвали одиночные выстрелы и стрёкот автоматов. Катнувшись ещё пару раз, Толя сумел высунуться и оценить обстановку.
Неизвестные, яростно отстреливаясь, уходили в лес. Одного из своих они тащили чуть ли не волоком. Но и среди людей Толи были потери: трое «кабанов» лежали на земле, окрашивая снег красным.