Однако я должен был признать, что трагические события, которые привели меня сюда, не особенно угнетали мою душу – слишком разительные перемены к лучшему они сулили. Где-то далеко остался тихий уездный город с назойливой и докучливой матушкиной опекой, впереди же меня ждало целое состояние.
С этими мыслями я добрался до Замоскворечья. Сняв маленькую комнату в небольшой уютной гостинице в три этажа, я поспешил отправиться на поиски дома Савельевых. Проплутав по узким корявым переулкам три четверти часа и успев расспросить полдюжины прохожих, я, наконец, нашел то, что искал: за изящной оградой в глубине благоухавшего сиренью сада виднелся коренастый дом купца первой гильдии Петра Савельева.
Дом был двухэтажный, добротный, покрашенный краской мышиного оттенка. Белоснежная широкая резьба, окаймлявшая окна, придавала дому изящество, пусть и непохожее на благородный лоск дворянских усадеб, зато отражавшее степень благолепия и уютного довольства проживавшего здесь семейства. Кусты сирени до середины закрывали окна первого этажа своими плотными малахитовыми листьями. Небольшой деревянный стол под раскидистыми яблонями, казалось, только и ждал, чтобы его накрыли к чаю. Усыпанные мелкими серыми камешками дорожки разветвлялись и разбегались в разные концы цветущего сада, разбитого вокруг дома. После тесных московских переулков тут, за оградой, чувствовалось раздолье. С косогора за домом можно было увидеть и другие купеческие усадьбы, расположенные на возвышенностях или в низинах: они тоже утопали в зелени, через опоясывавшие их изгороди свешивались ветви яблонь, а на склонах холмов островки леса перемежались с покрытыми изумрудной порослью полянами и оврагами.
Я ожидал встретить дядюшкиных домочадцев в трауре и потому заранее готовился к беседам, полным уныния, натянутости и всякого рода неловкостей. Поэтому, оставив за спиной почему-то не запертую на засов калитку, я прошел через сад к дому и здесь в нерешительности остановился.
Огромная белая морда с желтыми клыками и грязные когтистые лапы возникли передо мной совершенно внезапно, ну просто вдруг, откуда ни возьмись! Я услыхал клацанье зубов у самого моего уха и в мгновение ока повалился навзничь в мокрую траву.
– Сапсан! Сапсан, назад! Назад! Что же это такое?! К ноге! К ноге! – раздался женский окрик. Быть может, меня все же не успеют сожрать прямо сейчас…
Собака, гавкнув пару раз, будто бы для порядку, уже просто стояла надо мной, оскалив зубы и утробно рыча.
Тонкая рука ухватила животное за ошейник, и я, лежа в траве, услышал девичий голос:
– Любезный, вы целы?
Я в ответ только кивнул.
– Господи, не понимаю, как так случилось! – продолжил голос. – Мы обыкновенно пса только на ночь с цепи спускаем…
Я сел.
Передо мной стояла девушка лет шестнадцати на вид в строгом траурном платье. Она была худа, и ее острое лицо с высоким лбом и вздернутыми густыми резко очерченными бровями казалось совсем бледным на фоне мрачного одеяния. Свою кузину я не видел с детства, но узнать ее оказалось делом несложным. Те же удлиненные савельевские черты, только глаза карие, и волосы темные, аккуратно убранные в высокую прическу. Черное шерстяное закрытое платье с белым узким воротничком подчеркивало тонкую шею и совсем не по-купечески стройную фигуру. Рядом с девушкой ворчала собака, не сопротивляясь, однако, маленькой изящной руке, державшей ошейник.
– Не беспокойтесь, я в полном здравии… – я поспешил подняться на ноги. – Аглая Петровна, если я не ошибаюсь?
– Да… – моя спасительница с удивлением и любопытством взглянула на меня.
– В таком случае позвольте приветствовать вас и отрекомендоваться: Михаил Иванович Барсеньев.
Я хотел было принять ее руку для поцелуя, но, увидев, что ладонь моя измазана мокрой землей, поспешил спрятать ее за спину.
Аглая Петровна улыбнулась:
– Вам, Михаил Иванович, необходимо почиститься. Ваш сюртук, боюсь, сильно попорчен…
– Пустяки!
– Мы вас ждали, – кузина помедлила, и потом добавила, – а я, признаться, представляла вас совсем другим…
Двери дома отворились, и к нам по ступеням крыльца сошла хозяйка усадьбы Надежда Кирилловна Савельева, статная круглолицая сорокалетняя женщина в пышном черном платье, отороченном множеством лент и кружев. Она, всплеснув полными белыми руками, украшенными крупными золотыми кольцами, воскликнула: