За окном лил дождь, а мы все разговаривали и пересмеивались. Я вдруг обеспокоился мыслью о том, как бы веселость сидевшей рядом со мной Аглаи не обернулась истерикой в свете всех обстоятельств последнего времени, но кузина моя сейчас вовсе не выглядела человеком, готовым выставлять свои чувства напоказ. Напротив, казалось, все, что она думает, так укромно спрятано в ней, что ее улыбка и произносимые ею слова суть лишь проявление учтивости. Но я был ей благодарен хотя бы за то, что в дополнение к множеству новостей о занятных происшествиях, случившихся в последнее время с соседями и знакомыми семьи Савельевых, не прибавился ее рассказ о моем появлении в этом доме.
День клонился к вечеру. Дождь кончился, выглянуло солнце, и я решил откланяться.
Взяв извозчика, я отправился на Кузнецкий мост.
На площади у большого итальянского фонтана, огромную чашу которого держало с полдюжины амурчиков, изредка показывавших из-за прозрачной водяной стены свои лукавые физиономии, гуляло множество народа. Шарманщики в широкополых шляпах и темных сюртуках крутили ручки своих инструментов, гнусаво выводивших нехитрые скрипучие мелодии, дамы в голубых и кремовых шелковых мантильях кормили голубей, а суетливые гувернантки в черных платьях с белоснежными манжетами и воротничками присматривали в сторонке за детьми, весело игравшими с большими мыльными пузырями, выдуваемыми через обломок соломинки и переливавшимися в косых солнечных лучах всеми цветами радуги.
На краю площади раскинулись торговые ряды. Купив вишневого кваса и постной душистой свинины, я расположился за большой бочкой, стоявшей здесь вместо стола, и начал свою трапезу путешествующего пилигрима. Да, ветчина, поданная на листе промасленной бумаги вместе с заостренной деревянной палочкой, которой было очень удобно накалывать аккуратно нарезанные кусочки мяса, была просто отменной!..
Город гудел сотнями звуков. Приземистая беленая церковь звонила к вечерней службе, и я стоял за своей бочкой и наслаждался видом, запахом и вкусом нового для меня города. Свежий после дождя воздух дополнялся ароматами березового угля, горячего хлеба и жареного мяса, доносившимися из трактиров и лавок. Теплый вечер угасал в красивом закатном небе, расцвеченном всеми оттенками пурпурного и золотистого…
– Ба! Знакомые все лица! – неожиданно кто-то сгреб меня в охапку.
Ничего не понимая, я хотел было обернуться, чтобы проучить внезапного бесчинника, но над своим ухом вдруг услышал строгий шепот:
– Подыгрывай мне! На нас смотрят…
Я отстранил незнакомца.
Передо мной стоял высокий стройный юноша, мой ровесник или, может, чуть старше, с открытым приветливым лицом, в студенческом кителе и в фуражке, из-под которой выбивались непослушные темные кудри.
– Что, брат, не узнаешь меня, что ли? Да мы же с тобой вместе курс профессора Разумихина слушали! – громко возмутился он моим замешательством. – Впрочем, чего там слушали! Пили больше после, ха-ха! Ну, трактир-то на Мытной помнишь? Эх, славно, братец, отдыхали! Клянусь весами Юстиции! А как у Новикова, однокурсника нашего, гуляли, помнишь? Хорошо же гуляли! – студент снова кинулся обниматься и уже раздраженно зашептал, – ограбить тебя хотят, провинция! Ну, не молчи же, дубина!
– Гм… у Н-н-новикова? Припоминаю, а то как же! – ответил я. – Это тогда, когда на тройках катались?
– Вот! На тройках! Я ж знал – ты и есть! Ну, брат, в честь встречи сегодня гуляем! У меня тут товарищи неподалеку праздник празднуют: пьют за просвещение и судебные преобразования, будь они неладны, – я едва успел подхватить свою ветчину, когда незнакомец прямо за рукав потащил меня в сторону и выпустил, только когда мы оказались за торговыми прилавками.
– Туговато соображаете, милейший! – проговорил молодой человек, вытирая платком свой китель, который я невольно задел свертком с ветчиной. – Взгляните-ка, только осторожно: вон там, рядом с квасным лотком, двое стали было сговариваться, как вас, голубчика, сегодня половчее споить да обчистить. По вам же видно, что приехали недавно, да явно при деньгах!