— Не такое уж и молодое, Юрий Андреевич. Мне, например, уже за тридцать. А по поводу Сталина… Думаю, что Россией должны управлять, во-первых, русские, во-вторых, психически здоровые люди, в-третьих, в принципе — по уму и способностям — пригодные к управлению государством.
— Ну, тогда в истории не было ни одного такого правителя! — махнул рукой Юрий Андреевич.
— Очень мало. Кроме того, инициатива исторической личности должна совпасть с исторической необходимостью, что, как вы понимаете, явление еще более редкое. История — особа взбалмошная, экзальтированная. Ей всегда не хватало чувства меры. Сплошь перегибы и крайности. Сталин лично для меня фигура неоднозначная, но уж точно несимпатичная. Не хотелось бы когда-нибудь пересечься с ним…
— А я вот, представьте, пересекся. И ничего — цел остался. Ну, ладно, дело, как говорится, прошлое. А сейчас? Кризис этот? Скорее всего спровоцирован теми, кто на нем нажиться хочет. Да еще эти… как их?.. демографические проблемы. Подумать — детей не хотят рожать! С ума сойти! Нас у матери четверо было, отец на войне погиб. Ничего, подняла. Всех вырастила. Неужели теперь тяжелее, чем в войну?.. Эх, не могу я, Анастасия Александровна, в такой стране жить! Не могу.
— Эмигрировать хотите, Юрий Андреевич?
— Да куда уж мне! И потом — я патриот. А вы молодая, вам можно. Не собираетесь?
— Нет, я тоже патриотка.
— Это правильно. Уважаю. Только за патриотизм, к сожалению, денег не платят.
— А разве должны?
Старик махнул рукой:
— Ладно, вы извините, что вас от работы отвлекаю своей болтовней. Можно, я еще как-нибудь зайду? Не обеспокою?
— Заходите, когда захочется.
— Спасибо. До свидания. Извините балабола. — Дедок пятился задом к двери, прижимая руки к груди, и я только сейчас заметила, что у него нет указательного пальца на правой руке…
Около пяти заглядывает Философ Иваныч. Раз-два в неделю он обычно заходит ко мне.
— Ну, рассказывайте, — улыбается, — кто к вам сегодня пожаловал?
— Да вот, только перед вами беседовали с Юрием Андреевичем. Знаете его?
— Знаю, знаю. На что жаловался?
— На отечество.
— Да-а, это он любит. На отечество и я могу пожаловаться, только что толку? Знаете, Конфуций говорил: «Лучше зажечь одну свечу, чем клясть темноту». Делай в жизни то дело, которое тебе по плечу. И делай его честно.
— Делай все возможное — тогда будешь избавлен от сожалений, — вспомнились мне слова из книги «Мысли на каждый день».
— Ну да. Что-то в этом роде. Но главное — иметь светлые мысли. Ведь мысли — это поступки. А поступки — это судьба.
— Еще скажите, что человек — сам хозяин своей судьбы.
— Скорее всего, так. И если он идет верным путем, вспомогательные обстоятельства слетаются к нему, как голуби на хлебные крошки. Знаете, я люблю одно высказывание, правда, не помню, чье: «Бросьте камень в пруд — и вы уже изменили вселенную…» Понимаете? Круги по воде пошли — мир изменился. В этих кругах будущее. Пока неясное, мутное, но создается оно нами уже сегодня. И только в наших силах сделать его радостным. Что-то вы, Анастасия Александровна, печальная. Не заболели?
— Да нет, просто устала.
— Все, ухожу, ухожу. Отдыхайте. Вам это теперь необходимо, — Философ Иваныч погладил свой живот, будто ребенок был у него.
— Заходите, Федор Иванович, я всегда вам рада.
— Знаю. Поэтому и прихожу. Не печальтесь. Вы, может, уже зажгли свою свечу.
— А вы — зажгли?
Старик задумался:
— Не знаю, вот этого я не знаю…
6
Нажимаю на сотовом послушные кнопки, складывая из привыкших к своему соседству цифр Володин номер.
— Придешь сегодня? — спрашиваю.
— Конечно. Во сколько? — Голос у него такой, будто он говорит, затаив дыхание. Взволнованный, с хрипотцой.
— Дома буду примерно в семь. Приезжай в полвосьмого.
На улице легкоморозные сумерки. Снег под фонарями серебристо-желтый, от скамеек — угрюмые фиолетовые тени. За кругом света — черное мерцание.
Меня слегка знобит, как бывает, когда из теплого помещения ныряешь в простудную темень улицы. Прощаюсь с Толиком — его смена кончится только в восемь утра. Сажусь в свою машину, оставленную на стоянке возле пансионата, завожу, сметаю щеткой с лобового стекла легкий пушистый слой юного, обреченного на быстрое таяние снега. Минут десять надо прогревать, а то будет глохнуть. Наконец медленно отъезжаю, глядя в зеркало заднего вида: возле своей будки переминается Толик и на прощание шутливо машет мне рукой. По мере удаления он становится похож на маленького мальчика, машущего вслед уезжающим родителям…