— Уходите! Я ни с кем не желаю разговаривать.
— Марьяна Игоревна, я понимаю, в каком вы сейчас состоянии. Но дело в том, что по поводу вас у меня был разговор с заведующей. Я должна вас предостеречь.
С той стороны двери притихли, потом что-то зашуршало, наконец, замок, смирившись с принятым решением, щелкнул, и меня впустили в комнату.
Кровать с панцирной сеткой, два стула, тумбочка, стол. В блюдце — потемневшие подсохшие дольки яблока с аккуратно вырезанной сердцевиной. На обоях давно отцветшие блеклые лилии. Растрепанная, заплаканная старуха в застиранном байковом халате.
Вкратце передала ей наш разговор с Ироидой. Мадам Марьяна враждебно слушала, болтая ногой со стоптанным мужским тапком. Удивил размер ее ноги — наверное, сороковой или сорок первый. Без косметики, которой она пользовалась одна из немногих в пансионате, и без своих экстравагантных шляпок мадам Марьяна выглядела совсем старой.
— Мой вам совет, Марьяна Игоревна, оставайтесь здесь. Разве вам в «Кленах» плохо? И не злитесь на дочь. Попытайтесь простить ее — у нее своя, уже устоявшаяся жизнь: муж, подрастающие дети, ей сейчас очень нелегко. И потом, здесь у вас друзья.
— У меня нет друзей, — огрызнулась старуха.
— Как же? А наш славный моряк Олег Степанович? Кстати, открою вам тайну: недавно на приеме он признался в своей симпатии к вам.
У мадам Марьяны вдруг по-девичьи застенчиво порозовели щеки, заблестели глаза.
— Правда?
— Правда. Он ведь вам тоже небезразличен?
— Вы заметили?
— И не только я. Ему тут без вас будет очень одиноко. Подумайте об этом. И немедленно приведите себя в порядок. У вас такие элегантные шляпки.
Она улыбнулась:
— Это мне племянница из-за границы привозит. Вам в самом деле нравится?
— Очень. Но главное — они нравятся Олегу Степановичу.
Возле кабинета меня ждет Инна Федоровна. Пару раз в месяц она приходит, чтобы рассказать о своих страхах. А боится она всего на свете: темноты, сглаза, болезней…
Вообще, человеческие страхи удивительно разнообразны. Мой дачный сосед, лет шестидесяти, боится, например, ходить в лес. Чаще всего боятся заблудиться, реже — диких зверей, которых в Подмосковье немного, но у него страх особый.
— Ты вот в лес любишь ходить? — спросил он у меня как-то.
— Люблю.
— Одна?
— Иногда одна, а что?
— А топор с собой берешь?
— Зачем? Я же не за дровами иду.
— Не за дровами… А если бомжи нападут?
— Какие бомжи?
— Голодные!
— Да откуда же они в нашем лесу возьмутся?
— А где же им еще еду искать?
— Но при чем здесь я? Что с меня взять-то? Только грибы.
— Грибы! Будто им грибы нужны, — сосед зловеще посмотрел на меня. — Ты-то повкуснее будешь!
— Да вы что…
— Что-что? Зажарят и съедят! И как зовут, не спросят.
— Вы это серьезно?
— Что я, шутки шутить с тобой, что ли, буду? Время такое — без топора из дома не выйдешь.
— Ну, если бомжей много, топор вам не поможет, — успокоила я его.
— Это правда, — вздохнул он. — Но все-таки с ним спокойнее. Может, отобьюсь как-нибудь.
Из наших бесед с Инной Федоровной выяснилось, что причина страхов этой меланхоличной и грузной шестидесятичетырехлетней женщины кроется в детстве. Мать ее постоянно чем-нибудь пугала: «Будешь себя плохо вести, отведу ночью в лес…», «не плачь, а то отдам тебя чужой тете…», «если будешь вредной девочкой, то можешь заболеть страшной болезнью…»
Инна Федоровна осталась бездетной старой девой, и, после смерти матери, отписав свою московскую квартиру в Свиблово, «Кленам», переехала сюда.
— Ну что, опять чего-нибудь испугались? — улыбаюсь ей.
— На этот раз, Анастасия Александровна, вы мне вряд ли сможете помочь.
— Почему же? Попробуйте все-таки рассказать.
Женщина затравленно оглядывается, берет с моего стола карандаш, начинает машинально крутить его.
— Я думаю: а вдруг меня там никто не встретит? — шепотом говорит она.
— Где — там?
— После смерти.
— Умирать собрались?
— Пока нет. Но рано или поздно…
— А почему вы решили, что не встретят?
— Некому. Отец ушел, когда мне было семь, и больше я его не видела. Бабушку с дедушкой вообще не помню. А мать… Мать злилась на меня, даже когда умирала.
— За что?
— За то, что я жила не так, как ей бы хотелось.
— Но это ваша жизнь, и вы должны ее прожить так, как считаете нужным.
— Я знаю — она не встретит меня, — упрямится Инна Федоровна.