— Че случилось-то? — веселый поддатый голос принадлежит пузатому мужику в расстегнутой дубленке.
— Да вот, не заводится, аккумулятор сел.
— А-а, это бывает, — машет он рукой, — прикурить, что ль? Вон моя машина-то, щас поближе подъеду.
Его «Ауди» лихо, нос к носу, подъезжает к моей «шестерке».
— Ну, давай, пробуй! — командует мужик.
Получив мощную энергетическую подпитку от своей урчащей иностранной подруги, отечественная колымага наконец заводится.
Спаситель, довольный, тут же отсоединяет провода, убирает в багажник.
— Сразу не глуши, — наставляет он, — поездишь часик-полтора. Усекла?
— Угу. Спасибо, — пытаюсь всучить ему триста рублей.
— Да брось ты, — отмахивается он, — Новый год на носу, а ты тут со своими деньгами!
Благодушествуя, закурил.
— Поезжай тихонько, не гони. Дорога скользкая. В гости, что ли, намылилась?
Чтобы не обидеть, пытаюсь отвечать ему с той же староприятельской интонацией:
— В гости. Одной-то в Новый год сидеть не больно весело…
Мужик растолковывает мой ответ по-своему.
— А ты меня возьми с собой! Тогда уж точно не соскучишься!
— Да я к маме.
— Вот и познакомишь как раз. Замужем?
— Кто — мама?
— Да на хрена мне твоя мама? Ты — замужем?
— Замужем, — поворачиваюсь к нему боком для наглядности.
Но он, похоже, не замечает.
— Жаль, а то бы я ух!
Наконец сигарета вместе с нашим морозным диалогом подходит к концу.
— Спасибо вам большое. Я поеду, мама ждет.
— Ну, валяй. Эй! А как зовут-то?
— Настя.
— Настюха? А меня Санек.
— С наступающим тебя, Санек!
— Тебя тоже, Настюха!
Он бросает в снег мерцающий окурок, и он еще несколько секунд отважно светится там.
— Сиди спокойно. Жди, — говорю Хвосту, — я скоро.
Звоню в Пашину квартиру. Шуршание нетрезвых шагов, вялый, сонный матерок.
Дверь открывает Паша. На сей раз в одних трусах.
— О, племянница приехала! Заходь! Тонька, ты гляди, кто приехал-то!
Меня обдает затхлой волной давнего перегара. Из комнаты доносится Тонькино матершинное приветствие и невнятный телевизионный бубнеж.
— Давай, Настюха, к столу, — как всегда гостеприимно приглашает дядя.
— Вам подарок к Новому году, — вручаю ему пакет с продуктами.
— А когда Новый год-то? — изумляется Паша.
— Сегодня. Как обычно — в двенадцать часов ночи.
— У, е-мое! Чуть не продрыхли! Тонька, вставай, мать твою! К нам племянница приехала!
Паша задумчиво чешет волосатую грудь, потом пытается обнять меня.
— Не надо, Паш.
— Да чего ты? Как неродная прямо.
— Опять пьяный…
— Ну и что? Пьяный не человек, что ли? Ты вот знаешь, почему я пью? Тебе ведь наплевать. И сеструхе тоже. А я… А мне, может, без этого, — показывает на шеренгу пустых водочных бутылок, — и жизни нету… Не справляюсь я с ней, заразой, без этого, понимаешь? Не могу понять, на кой черт мне она…
— А с водкой — можешь понять?
— И с водкой не могу… Но с ней как-то терпимей становится. Знаешь, как заживающая рана. Вроде еще и саднит, но боль уже выносима.
— Понятно.
— Ничего тебе не понятно. Злишься на меня, да?
— Нет. И сама бы сейчас выпила.
— Ну, так давай! По пятьдесят грамм-то можно! — И вдруг сник: — Я так всегда хотел сына…
— Еще не поздно.
— С кем? С моей лахудрой? С Тонькой?
— Но были ведь и другие женщины.
— Вот именно — были… Ты бы вышла за такого?
Я молчу.
— Вот видишь! А Тонька бы вышла… Потому и живу с ней. Тонька, сволочь, встанешь ты наконец или нет!
— Отстань, козел, — донеслось из комнаты.
— Это она ласково — козел, — пояснил Паша.
— А сволочь — тоже ласково?
— Да ладно тебе, Настюх, ты че такая строгая-то? Давай лучше выпьем!
— Все, Паш, — поцеловала его в щеку, — поехала. Не проспите Новый год!
Дядя еще какое-то время мучает меня своими коридорными откровениями, насилу освобождаюсь — там, в машине, мерзнет Хвост.
— Ну, наконец-то! — встречает меня мама. Думала, Новый год в пути встретишь. Время, знаешь, сколько?
— Сколько?
— Одиннадцать уже!