— Знамо дело — сугроб. Так что ж? Зови мужика своего — пусть чистит.
Я еще раз оглядела внушительных размеров снежную гору.
— Сколько? — спросила напрямик.
Дедок молча, не торопясь, прикурил сигарету. Выпустил в небо задумчивую струйку дыма.
— Ну так сколько?
Сторож степенно продолжал курить, равнодушно глядя в сторону.
— Нету мужика, что ли? — смачно сплюнул себе под ноги.
Какое-то время мы оба смотрели на вязкий желто-серый сгусток его слюны.
— Тысячи хватит?
Дедок начал оживать.
— Дак мы это… Всегда поможем, если что. Только ведь тут одной лопатой не справишься. Лом нужен… И помощник. На целый день работа. А мне на вахте надо…
— Две тысячи.
— Дак что ж? Разве мы откажем? Бабе-то на сносях? Что мы, изверги, что ли? Ладно, хозяйка. Пригоняй машинку вечером — будет сделано!
Получив вознаграждение, сторож не обманул: вечером сугроба как не бывало, и я благополучно определила свою подругу на постой.
18
Схватки начались внезапно, ночью, на неделю раньше срока. Я проснулась еще до боли, от тревожного предчувствия, что вот оно, сейчас начнется.
И — началось.
Тихо постанывая, металась по квартире, пытаясь сообразить, что берут с собой в таких случаях. Хвост бестолково и взволнованно сновал за мной, путаясь под ногами. Я накричала на него. Проснулась мама и, отругав, что сразу не разбудила ее, вызвала «скорую» и помогла собрать вещи: тапочки, носки, халат…
— А деньги «скорой» надо давать? — спросила я.
— Обойдутся, — решила мама.
В коридоре целую ее, обнимаю очумевшего Хвоста и иду, скрючившись, вслед за врачихой. У нее в руках пакет с моими вещами — заплатить, похоже, все же придется.
Боль набегает волнами, одна за другой.
Промежутки становятся все короче.
…Талая мартовская ночь, и «скорая» несется по пустым улицам. Полчетвертого утра. Водитель рассказывает врачихе анекдот, и они громко хохочут. Боясь разрушить их веселье стонами, пытаюсь уловить смысл: что-то про неверную жену, застигнутую врасплох мужем, вернувшимся из командировки…
— У-у, гадина! — вскрикивает водитель и резко тормозит. — Псина очумелая, под колеса кидается!
— Ты, Леш, поаккуратнее, а то не довезем, — кивает она на меня.
— Ниче, доставим!
— Девочка, — объявляет акушерка.
Мне на живот кладут красного орущего младенца. Он слабо шевелится.
Я осторожно глажу крохотную ручку. Она еле-еле, почти незаметно, ответно вздрагивает.
Я сижу на скамейке и пью маленькими глотками апрельский, пропитанный новорожденным солнцем воздух. В коляске спит моя дочь. Кира. Рядом сидит Хвост.
Через неделю назначен развод. «Можешь не приходить, — сказал муж, — если напишешь заявление, что не имеешь ко мне материальных претензий».
Написала. Не имею.
Уже месяц не звонит Володя. Я сама попросила его об этом. Он не перечил.
Набираю номер Светланы Сергеевны. Наверное, отдыхает сейчас после обеда.
— Але, — тихий, невыразительный, словно цветы, лишенные аромата, голос.
— Светлана Сергеевна, это я, Анастасия Александровна.
— А-а…
— Я хотела попросить вас передать там всем, что у меня полтора месяца назад родилась девочка.
— Хорошо, передам, — и спохватившись: — Поздравляю! Все в порядке? Как назвали?
— В порядке. Назвали Кирой. Как вы там?
— Да ничего. Кленово.
— Ка-ак?
— Это Юрий Андреевич придумал — кленово. Ну, вместо хреново.
— Забавно. А сам он что делает?
— Как всегда — ворчит. Но вообще он славный.
— Славный. А как наша долгожительница, Ксения Петровна?
— Да что ей сделается? До ста лет доживет!
— Хорошо бы всем так.
— Не скажите. Главное ведь не сколько, а как…
— Это верно. Ладно, передавайте нашим от меня привет.
— И Ироиде? — рассмеялась Светлана Сергеевна.