«Иване, Иване! А я тебе все выглядывала и выглядывала на шляху!»
Викторенко открыл дверь. Анатолий в одежде лежал на кровати, загородившись книгой.
— Пришел? А я тебя заждался.
— Извини. Зашел в магазин. Надо же устроить нам ужин по случаю испытания прибора.
— Ужин устроим. Только по другому случаю. Я уезжаю, Иван. Домой.
— Ты сдурел?
— Нет… твердо решил. Север не для меня. Да и Ася ждет.
— Давно задумал дезертировать?
— Я не дезертир. Я положенное отработал.
— Отработал, говоришь? Ну и катись отсюда. А я-то думал — дружба, вместе.
— Ты и в самом деле порвешь дружбу?
— Не шуткую. С дезертирами не дружу.
Смурый задумчиво задергал рычажок велосипедного звонка. Раскрутившаяся шайба упрямо била по круглой крышке. Пронзительный звон набирал силу.
Викторенко проснулся среди ночи. Лежал в постели с открытыми глазами. Стонущие, протяжные звуки не сразу доходили до его сознания. Он с трудом вспомнил, что специально засиделся за полночь, чтобы измотать себя работой, а потом спать без сновидений. В первый момент показалось, что воющие звуки оглушили его во сне. Но тяжелые удары ветра с пронзительным свистом наяву налетали на балок. И видно, не первый час они били по стене. Шпунтованные доски вагончика гудели, как огромный барабан.
Балок раскачивался. Скрипели раздираемые стойки, готовые рухнуть. По крыше хлопал лист железа, и каждый удар болью отзывался в голове.
Иван напряженно вглядывался в темноту, не привыкнув до сих пор к мысли, что Смурого нет. Не придется, как раньше, кричать по утрам: «Анатолий, лежебока, подъем!» Почувствовал легкий озноб. Плотнее закутался в одеяло, чтобы согреться. Наверное, уже тысячу сто первый раз спрашивал себя, не находя ответа на мучивший вопрос: «Почему Анатолий уехал?» Выходило, что Смурый притворялся. И тогда, когда записался в отряд. И на чаепитиях. И когда Иван втянул его в осуществление идеи с автоматизацией.
Викторенко начал без спешки вспоминать день за днем, со страстным желанием ничего не забыть и не пропустить.
Сначала привиделась родная Андреевка, нехитрые мальчишеские дела. Набеги на чужие сады и огороды. С благодарностью подумал о дядьке Моргуне. Потом память привела его к учителям вечерней школы. Не просто удалось им усадить двух дурней за парты! С благодарностью вспомнил университет, куда они вошли с Анатолием затаив дыхание, не веря в свое счастье. Многое уже стерлось в памяти, но один день по-прежнему продолжал волновать.
Шли экзамены. Перед дверями аудиторий студенты лихорадочно листали конспекты и учебники. Как всегда, не хватило последней ночи, чтобы хорошо подготовиться.
«Хлопцы, Иван! — выкрикнула при появлении Викторенко краснощекая голубоглазая девушка в белой блузке. — Где пропадал? Коханую провожал до утра?»
«Да так!» — неопределенно протянул Викторенко. Потер рукой колючую щетину на щеке. Что сказать этой профессорской дочке? Выпалить бы сразу, что всю ночь вкалывал. Разгружали, дескать, вагоны. Да не с картошкой, а со щебнем.
Викторенко, признанный в общежитии вожаком, Анатолия не взял на разгрузку.
«После операции нельзя таскать тяжести. Зубри! Что заработаем — поделимся!»
Когда Иван пришел, Анатолий был уже в экзаменационной.
«Как сдают?» — спросил Викторенко с суеверным страхом.
«Пока первая пара. Ох, и шпарят!» — с завистью ответил паренек.
Успокоенный, Викторенко решил дождаться Анатолия. Сам он пойдет сдавать завтра. А сейчас добраться бы до койки и как следует выспаться. Ноги и руки налиты свинцовой тяжестью, голова болит.
Громко хлопнула дверь. Запаренный Смурый растерянно держал зачетку.
«Анатолий, что поставили?»
Смурый не откликнулся.
«Что спрашивали-то?» — нетерпеливо донимала Зина Широкова.
«Какую роль в победе над фашистами сыграли предвоенные пятилетки?»
«И ты не ответил?» — Викторенко загородил дорогу товарищу.
«Да вначале все было нормально. А потом, когда начал рассказывать о добыче нефти в Куйбышевской области и Татарии, профессор сказал, что куйбышевские промыслы не стали Вторым Баку, как предсказывал Губкин. Все это оказалось прожектерством!»
«Прожектерством? — Викторенко заскрипел зубами. — И железо под Курском тоже прожектерство?»
«Да, так он и сказал».
Викторенко помнил, как все в нем закипело от обиды за Губкина, за дядьку Моргуна, который выдирал зимой железняк из-под снега.
Иван рванулся к двери. Зина Широкова повисла у него на руке: «Умоляю, не ходи. Останешься без стипендии. Кирилла Ксенофонтовича не переспоришь».