собака, и легко сказала: «Злой дядя Осени, Блаженный, расскажи мне о нем побольше».
Хот-дог так и не добрался до рта Таша. Он уставился на дядю, который выглядел совершенно равнодушным, подцепляя вилкой кусочек фасоли, словно спрашивал о самом обычном, например, мыл ли он руки перед ужином. Таш не знала, что сказать. Он не спросил Отем, стоит ли говорить дяде Ребелу или этот дядя Блессед – секрет. Он осторожно проговорил: «Отем говорила, что её дядя был очень страшным – может, даже страшнее Хилгара, демона из ада, как ты его читал, но он уже мёртв, и её родители были очень счастливы, потому что Блессед их ненавидел». Он помолчал, а затем выпалил: «Блессед был как Отем и я, дядя Ребел, только он был гнилым и безумным, и мог заставить людей делать всё, что ему вздумается. Им достаточно было просто посмотреть на него. Я думаю, он был хуже Хилгара».
Настала очередь Ребела забыть о своей сосиске. Таш думала, что дядя Отема может заставить людей действовать силой мысли, просто глядя на него? И Таш, и Отем были похожи на него? Зачем Отем забивает ему голову всякой ерундой?
И тут Таш выпалила: «Но я не совсем такой, как он, дядюшка Бунтарь. Я провидец, так сказала мне Осень. И я не злой и не подлый, как и Осень».
Бунтарь был ошеломлён, надеясь, что Таш этого не заметит. Таш думала, что он видит. то, что ещё не случилось? Он был провидцем? Ребел всмотрелся в серьёзное личико Таш и понял, что действительно верит в это. Он медленно проговорил: «Таш, помнишь, как ты хотела, чтобы я попробовал сделать тот очень сложный удар от берега, когда мы вчера играли в бильярд?»
Таш кивнула, выглядя настороженно.
Было тяжело, но Ребел сохранял деловитость в голосе. «Я сделал это, вопреки всем обстоятельствам. Ты именно это и имел в виду, наблюдая, что получится, видя, как я делаю бросок, ещё до того, как я его попробовал?»
Таш кивнула. «Я видела, как мяч залетел в ворота, и ты смеялся».
Таш действительно верил, что видел это? Он действительно верил, что был провидцем?
Не торопись, не торопись. «Так расскажи мне, что ещё ты видел до того, как это случилось».
Таш рассказал ему, как спас отца от удара грузовиком, мчавшимся на перекрёстке. «Папа больше никогда мне об этом не говорил. Думаю, он испугался».
Можно поспорить, это напугало его до смерти . Ребел постарался говорить спокойно и деловито.
"Что-нибудь еще?"
Таш кивнула. «Моя мама».
Селия? Ему было всего шесть лет, когда Селия умерла от рака, и они с Арчером были безутешны. «А как же твоя мама, Таш?»
«Папа привёл меня в спальню, чтобы попрощаться с ней. Врач сказал, что она без сознания, и я поняла, что она имела в виду, что мама больше не проснётся.
Она никогда не проснётся, она просто умрёт. Я знала, что мой папа изо всех сил старается не плакать. Но, дядя Ребел, когда я взяла её за руку, я поняла, что она всё ещё здесь, и ей страшно, поэтому я спела ей колыбельную, которую она пела мне каждую ночь, когда я была маленькой, мысленно. Потом она открыла глаза, улыбнулась мне, произнесла моё имя и сказала, что любит меня. Таш начала плакать, глубоко и мучительно рыдая.
Ребел обнял его и покачал. Он был маленьким мальчиком и думал, что помог умирающей матери – своим разумом. Ребел знал, что Отем не имеет никакого отношения к этому воспоминанию. Таш поверила ему, поверила всей душой. Что делать, что сказать? «Ты рассказал отцу о том, что пел маме?»
Таш высморкался в бумажную салфетку, которую Ребел предложил ему, кивнул и соскользнул с колен. «Я слышал, как врач сказал ему, что мне нужно обратиться к психоаналитику — так Саша их называет. Но папа так и не вызвал психоаналитика. И маме он ничего не сказал о моём пении, как и после того, как нас чуть не сбил грузовик».
Теперь, когда он открыл шлюзы, Таш позволил потоку вырваться наружу.
«Отем помогает мне, дядя Ребел. Она тоже одарённая. Она потрясающая. Она сказала мне, что её дядя Блессед может поставить в тупик почти любого — именно так говорил её дядя — знаете, заставить людей сделать всё, что ему вздумается, даже покончить с собой, одним лишь взглядом. Но он не мог остановить Отем или Диллона».