Вспоминаю перевод в кабинете комдива во время бомбежки соседней отдельной танковой бригады. Когда раздались мощные бомбовые удары, я сиганул через дверь и сразу же бросился в бочкообразный окоп метрах в 15 от здания. Вслед за мной в этот окоп мне на спину плюхнулся солдат с коваными ботинками. Через несколько минут, когда все стихло, я вернулся на место. Стало стыдно комдива, начштаба и Ступина, которые спокойно сидели на своих стульях. Одного меня как будто ветром сдуло. Думаю, сидел бы с ними и спина бы не болела от кованого ботинка солдата, упавшего на меня в окоп.
Но, кстати, именно такая прыткость всегда спасала желторотых переводчиков. Достаточно назвать два случая. Один произошел в зенитном дивизионе, где-то в Дельте. Едва началась бомбежка, переводчик выскочил из КП, а советник с подсоветным, демонстрируя хладнокровие, остались на месте, и их накрыло бомбой. Переводчик остался жив. Другой случай произошел со старшим советником дивизии одной из двух египетских полевых армий, дислоцировавшихся вдоль Суэцкого канала. Он возвращался из «фантазийи» — двухдневного отпуска, проведенного, как обычно, в пятницу и субботу, к себе на канал, вдруг машина остановилась. То ли водитель интуитивно почувствовал что-то неладное, то ли впереди были взрывы. Неважно. Это случилось на полпути к каналу. Израильская артиллерия с восточного берега Суэцкого канала достать их здесь не могла. Так или иначе, как только машина, остановилась, переводчик бросился опрометью на землю, закрыв от страха голову руками. Полковник, не спеша, вылез из машины, укоризненно покачал головой, укоряя переводчика за трусость. Тут раздался взрыв ракеты, переводчик остался целым и невредимым, а полковнику осколком снесло полголовы.
Самым трудным был перевод на командно-штабных учениях и на разборе армейских и дивизионных учений. К ним привлекались, преимущественно, только опытные арабисты с хорошим знанием и пониманием египетского диалекта. Это были не прямые переговоры, когда советник или подсоветный скажет фразу или несколько, сделает паузу, и ты спокойно переводишь. В таком духе протекает также любая беседа.
Разбор учений происходит обычно в большом помещении, присутствуют, как минимум, несколько десятков человек. Начинает комдив или командующий армией, а то и кто-нибудь из вышестоящих начальников. Затем пошло-поехало, вскакивает то один, то другой, перебивают друг друга, включаются иногда наши в разговор. Но понимать разговор советники хотят постоянно, поэтому локоть В.Г.Ступина также постоянно ощущаю у своего бока. Стоит сделать мне небольшую паузу, как я чувствую его еще явственнее: «О чем речь?» Разговор египетских генералов и офицеров продолжаю переводить, хотя, может быть, он уже проходит час, полтора, два, три часа. Бывали эти-учения и по четыре, и по пять часов кряду, разумеется, с чаем, кофе, кока-колой.
Обстановка иногда бывала очень серьезной, подчас боевой. Я уже не говорю о тех дополнительных осложнениях, которые принесла вспыхнувшая в марте 1969 года «война на истощение». Поэтому стараешься, не дожидаясь «локтя». Это был самый настоящий, изнурительный синхрон. Не тот, о котором приходилось слышать в Москве. В Москве переводчики синхронили на съездах КПСС, профсоюзов, других важных общесоюзных и международных встречах, и часто они имели перед собой текст выступавшего с высокой трибуны. Тут важно было не отстать и не забежать вперед слов делегата, а главное — закончить вместе с ним. Конечно, и по-настоящему, без текстов синхронили во Дворце съездов, Колонном зале и т. д., знаю многих из этих переводчиков и отношусь к ним с глубочайшим уважением.
Но разбор учения продолжается третий и четвертый час, страсти усиливаются, накапливается усталость. Весь во внимании, хотя перевод дается уже с большим трудом.