— Всё, что захочешь, — повторяет Мамо-Тян, кивая. Он незаметно поворачивает в сторону дома, думая, что я не обращу на это внимания. Наивный! Я знаю каждый дом и каждое дерево на этом пути. Просто настроение хорошее, и я стараюсь не думать о предстоящем продолжении того мучения. Зато потом…
— Усако, ты думаешь немного не о том, — загадочно говорит Мамору, вероятно, истолковав моё выражение лица не так, как надо. Я сначала не понимаю смысла его слов, а потом вдруг стремительно краснею от внезапной мысли. Это тогда уж ты об этом думаешь, но никак не я. По крайней мере сейчас. Но раз уж мы хоть и косвенно, но подняли такую тему, то грех не спросить.
— И вот почему у нас может быть только одна ЧибиУса? — я ловлю на ладонь розовый лепесток сакуры. Интересно, откуда он взялся? Поблизости вроде бы она не растёт.
— Хочешь ещё одну капризную девчушку с красными волосами, которая не любит кошек? — Мамору прищуривает один глаз и смотрит в небо, будто ждёт очередного появления нашей будущей дочурки. Она уже давно нас не навещает. Видимо, обязанности принцессы превзошли все желания побывать в прошлом. Или это мы с Мамору в будущем наконец образумились и не стали пускать свою дочь мешать нам самим же.
— Ну, почему же сразу девчушку? — я крепче обхватываю его руку, — разве ты не хочешь сына? Чтобы он был похож на тебя. Твои волосы и твои глаза…
— Тогда уж сразу десять, — Мамору усмехается и, вдруг резко привлекая меня к себе, от чего я тихо охаю, целует меня в лоб, — не знаю, что там возомнил о себе твой кристалл, но на одном ребёнке мы с тобой точно не остановимся.
Я чувствую, как мои щёки вновь начинают алеть. Но я только улыбаюсь и крепче обнимаю моего Мамо-Тяна. Он приподнимает моё лицо за подбородок и целует так, что у меня начинают мелко дрожать ноги от сладостного чувства, а из головы выветриваются все ненужные мысли. Как же я люблю его. И никто нам не нужен для полного семейного счастья, только эта маленькая несносная, но такая родная и уже давно любимая розоволосая хулиганка. А может, даже и не одна.
Мы гуляем ещё полчаса. А потом возвращаемся домой, пьём чай и опять садимся за учебники. Но ветер в моей голове если и не исчез полностью, то хотя бы угомонился. Я больше сосредотачиваюсь на учёбе, но Мамору знает, что такое моё рвение можно объяснить лишь одним: после я могу попросить о любом. И это может быть всё, что угодно. И даже неважно, что свадьба только через полгода. Хоть впереди у нас — вечность, я бы не хотела терять ни секунды того времени, что выделено для нас в этой жизни. Ведь эта вечность может пролететь за один миг. И я его терять не намерена.
А мороженое он мне всё-таки купил. Ванильное с клубничным сиропом.
========== Он умирал ==========
Он умирал на её руках. Жизнь кровью капля за каплей вытекала из его тела, раненого подлым ударом из-за спины. И кто сотворил это страшное? Бывший друг, бывший соратник и почти-почти родной. Они всегда были вместе в той далёкой жизни во времена Серебряного Тысячелетия. Но ключевое здесь слово «бывший». Королева Тьмы завладела их разумами и сердцами, заставив сделать предательский удар.
И он умирал. Умирал и уже видел яркий свет впереди своего туннеля длиною в долго-недолгую жизнь. Серенити была всем для него всегда, и даже при смерти он видел её дрожащую ауру света и как ослепший шёл к живительному теплу.
А воспоминания, такие каверзные, пришедшие только сейчас, когда ему уже почти ничего не надо было, а не тогда, когда он молил о них, ярким водоворотом кружили перед глазами, и от них отдавало гарью. Горели лунная трава и лунный дворец. Сыпалась штукатурка, разрушались диковинные сады и умирали лунные жители. Умирали от нанесённых ран бывшими друзьями, а Эндимион искал лишь её, единственный лучик в его нелёгкой жизни земного наследника. Искал в этом дрянном пожарище и молился всем богам, чтобы Серенити была жива. И как только нашёл свою жизнь, лишился её. Меч предательской рыжей стервы вонзился в широкую спину, которой он еле-еле успел укрыть любимую. И сквозь угасающее сознание ужаснулся, увидев собственный верный меч в руках лунной принцессы. А потом — темнота. И серые стены хлороформом пропахшей больницы.
Мамору умирал. Медленно, проклиная бедовую рыжую голову младшего Лорда. А она рыдала, и он не хотел видеть эти слёзы в её бездонных голубых глазах.
— Энди…мион…
Проснувшаяся Серенити отчаянно рыдала, захлёбываясь.
Заколдованный Зойсайт по-гадски ухмылялся, и земному принцу хотелось хорошенько врезать ему. Чтобы очнулся… Или не ему. А той, рыжей, в фиолетовых лохмотьях и с Металлией в тылах. Розой — ещё лучше. Чтобы увидела предательская морда, что любовь, великая и настоящая любовь, не умирает. Она проходит сквозь мириады лет и в итоге находит тихую пристань, давая своим детям насладиться собою и жизнью сполна. Но Эндимион умирал и понимал, что для него всё кончается сейчас. Прямо сейчас. И единственное, что мог — протянуть руку яркому пучку энергии, молясь о спасении души… не своей. Чтобы Оданго, милая и смешная Оданго жила дальше, принося другим счастье своей заразительной улыбкой. Чтобы забыла нелюдимого парня, что тихо умирал у неё на руках.
— Сере…нити…
Но разве ты не знаешь, Мамору, что такое — не забывается? Никогда. Спустя года боль только усиливается, а чёртовы слёзы снова и снова начинают течь. Хотя, сколько же можно? Они уже были выплаканы раньше, горькие, горячие, обжигающие слёзы… Но… Через года их не убавляется ни на йоту, а только приумножается. А сердце болит и трещит по швам от едкой боли. Кажется, что всё внутри готово взорваться, и этот взрыв выходит слезами. Ничто не вечно, но когда кто-то умирает на твоих руках… Словно бы кровь его остаётся на коже, въедается внутрь и проходит с тобой на будущие года.
Мамору умирал и не ведал, на какую жизнь обрекает несчастную Усаги Цукино, рыдающую над полумёртвым телом занудного студента. Хрустальные слёзы падали на его щёки, заставляя слегка дёргаться от непривычной теплоты.
— Ты… Опять плачешь, — белыми губами шептал Мамору, холодной рукой ощущая влагу на её лице, — ну, что с тобой? — он попытался ей улыбнуться, ободряюще, как Такседо Маск улыбался Сейлор Мун, но вышел лишь какой-то звериный оскал. Адская боль мешала делать даже малейшие движения, а конечностей он уже практически не чувствовал. Рука стала падать, но Усаги схватилась в неё хваткой утопающего и не желала отпускать. Она не хотела оставаться без его поддержки в этом суровом меняющимся каждую секунду мире, потому и не отпускала. Глотая слёзы, она молилась, чтобы он жил, но страшная рана была против всех молитв. И даже пробудившийся Серебряный кристалл не мог помочь. Потому что не набрал ещё своей истинной силы, рассеянной по обломкам Серебряного Тысячелетия. И был почти бесполезен перед лицом смерти, хотя в прошлом превзошёл её. Возможно, поэтому и не мог затянуть страшной… предательской раны.
Мамору умирал и знал, что остались ему — секунды. И в последние мгновения только и смог сделать, что слегка усилием воли заставить почти умершее тело приподнять веки и в последний раз взглянуть на лицо той, что любил всегда. И будет любить даже после смерти.
— Улыбнись… мне, — прохрипел он. Слова давались ему нелегко. Мамору и не надеялся, что она услышит и выполнит его последнюю просьбу. Ведь Оданго-атама всегда шла наперекор занудному студенту Чиба. Но Усаги всегда была непредсказуемой, она всегда была загадкой, хоть и открыта для всех. И она не только услышала, но и улыбнулась. Так, как только умела она. Сквозь слёзы, но своей чистой, искренней улыбкой. Какой улыбалась только вымышленному герою Такседо, который был лишь маской для человека-без-памяти.
Он был счастлив. Потому что Она улыбалась сейчас только ему одному. Это было счастьем, потому и он умер с лёгкой душой. Оставляя её с тяжёлым грузом на своём сердце. Тьма возликовала, а Свет мучительно задрожал.
— Мамору!