— Что? — нервно спросила я, оправляя трусики на животе, опасаясь, что он что-то заметил. — Что?
Он вынул сигарету и рассмеялся.
— Ничего.
Сбросил пепел широким жестом, словно фокусник. Затем вышел вон, не сказав ни слова. Я услыхала его шаги в конце коридора. Слышно было, как он достал ключи, надел туфли и пошел вниз по лестнице. В доме стало тихо. А я сидела одна на туалетном столике, обнаженная, если не считать волшебных трусиков.
Я соскочила со стола и подошла к окну. В переулке никого не было, и Джейсона не видно. Он ушел. Я повернула лицо к неоновому Микки Рурку, посмотрела ему в глаза. Он улыбался как ни в чем не бывало. Из бухты Токио дул легкий бриз, мне показалось, я учуяла запах жареных креветок на южных островах. Единственный звук — шелест бамбука и отдаленный шум транспорта.
Что все это значит? Он ушел от меня, как те подростки из микроавтобуса. Я что-то сделала не так? Я села на пол и стала водить руками по животу. Сердце тяжко стучало. Я не должна была так далеко заходить, мне следовало оставить все, как было. Я смотрела на презерватив, который он оставил в мусорном ведре. Сейчас я испытывала пустоту, как и в тот раз, когда смотрела на удалявшиеся фары микроавтобуса. Неужели ты так и не выучила свой урок?
Я натянула платье, подошла к ведру, подобрала презерватив и пошла с ним по темному коридору. Опустила его в унитаз, несколько мгновений смотрела на него, после чего спустила воду. Серебристая в свете луны вода покрутила резинку и увлекла за собой.
Внизу хлопнула входная дверь, я услышала шаги на лестнице.
— Грей?
Он вернулся. Я оторвалась от стены, вышла в коридор. Джейсон был обвешан мешками с продуктами, которые купил в круглосуточном магазине. Сейчас это кажется глупым, но тогда, увидев его, я подумала, что он похож на ангела. Я заметила бутылки с саке и огромный пакет с сушеной каракатицей, выглядывающий из мешка.
— Нам требуется горючее. — Он вытащил пакет с креветками и показал мне. — Необходима энергия, чтобы проделать это еще раз.
Я закрыла глаза и уронила руки.
— Что такое?
— Ничего. — На моем лице расползлась невольная глупая улыбка. — Ничего.
31
Нанкин, 18 декабря 1937
После оглушительного рева бронетехники и мигания огней пришли солдаты. Они мчались по улицам, как те дьяволы из Сучжоу, о которых рассказывал Лю. Каждый раз, когда на дороге на некоторое время устанавливалась тишина, мы надеялись, что сможем выйти из укрытия, но слышали зловещее звяканье байонетного замка, шлепанье ботинок из свиной кожи, и на улице появлялось трое или четверо солдат японской армии с ружьями наготове. Патрульный в начале улицы нашел упаковочный ящик, уселся на него и курил сигареты, помахивая товарищам. Мы с Лю, усталые и замерзшие, прижались друг к другу, чтобы согреться. Лю, словно старший брат, обнимал меня за плечи.
Серебряный диск луны сиял необычайной чистотой, на его поверхности заметны были углубления и холмы. На крыше мы просидели более двух часов, луна за это время переместилась еще на один градус, неожиданно высветив на горизонте черное пятно с покатыми краями. Мы молча на него смотрели.
— Что это? — тихо спросил Лю.
— Тигровая гора?
Говорят, только из немногих районов Нанкина можно отчетливо разглядеть в очертаниях этой горы голову тигра. Надо лишь правильно выбрать место наблюдения. С нашей стороны ее и за гору принять было невозможно — совершенно другая форма, ктому же гора была странно маленькой, словно ее разрушил противник.
— Это может быть только Тигровая гора.
— Я и не представлял, что она так близко.
— Знаю, — прошептал я. — Это означает, что мы сейчас ближе к крепостной стене, чем я предполагал.
На луну набежало облачко — серебряные и красные кружевные полоски, — и тени на нашей крыше задвигались и затрепетали. Я закрыл глаза и теснее прижался к Лю. На улице за нашими спинами все еще слышно было передвижение японских войск. Неожиданно на меня навалилась усталость. Я знал, что нам придется ночевать здесь, на крыше. Лю плотно завернулся в куртку и тихо заговорил. Он рассказал мне о дне рождения сына. Он родился в Шанхае, в престижном районе. Когда ребенку исполнился месяц, пришли все родственники, принесли ребенку монеты в конвертах, играли с ним, а он смеялся и дрыгал ножками, так что на щиколотках и запястьях звенели маленькие золотые колокольчики. Лю не мог поверить в то, что сейчас он живет в одноэтажной лачуге в бедном переулке и бегает за больной собакой, чтобы добыть еду.
Он говорил, а я заправил рукава в перчатки и запахнулся в куртку, стараясь максимально прикрыть тело. Слова Лю текли надо мной, и мое сознание отключилось, перемахнуло через Тигровую гору, поплыло над Янцзы, ушло из Нанкина. Я видел аллювиальные равнины, тянувшиеся на восток, к Шанхаю, мили сельскохозяйственной земли, на обочинах — засыпанные пеплом святилища; по соседству с железнодорожными путями — выкопанные могилы; услышал кряканье уток, увозимых на рынок; увидел дома, выдолбленные в желтом камне, невероятно жаркие летом и защищенные от зимних холодов. Я думал обо всех честных китайских семьях, терпеливо ждущих под тиковыми деревьями, о маленьких хозяйствах, где ничто не пропадает зря — солому и траву сжигают в качестве топлива, а из мочевого пузыря свиньи делают детям мячики. Я старался отключиться от японских танков, грохочущих по улицам. Старался не думать, что под их броней корчится земля, а на башнях колышутся флаги с восходящим солнцем.
Вскоре мои веки отяжелели, и рассказ Лю, слившись с моими мыслями, растаял в ночи. Я уснул.
Нанкин, 19 декабря 1937 (семнадцатый день одиннадцатого месяца)
— Проснитесь.
Я открыл глаза. Первое, что увидел, было склонившееся надо мной лицо Лю Рунде, мокрое и красное. Его ресницы были запорошены снегом.
— Проснитесь и посмотрите.
Было раннее утро, Лю тревожно указывал куда-то рукой. Я вздрогнул. Спросонья я совсем позабыл, где нахожусь. Крыша была покрыта снегом, рассвет окрашивал все в неестественный бледно-розовый цвет.
— Посмотрите, — настаивал он. — Посмотрите.
Я торопливо стряхнул снег, нападавший на меня за ночь, и попытался подняться. К этому времени я так замерз, что кости затрещали. Лю вынужден был схватить меня за плечи и помочь усесться. Затем он развернул меня в западном направлении и заставил посмотреть на гору.
— Тигровая гора, видите? — В его голосе слышался суеверный страх, что делало его очень молодым и неуверенным. Он стоял возле меня, стряхивал снег с перчаток. — Скажите мне, Ши Чонгминг, это та самая Тигровая гора, которую вы знаете?
Я заморгал, потому что не вполне проснулся и был растерян. Горизонт был объят пламенем. Казалось, что мы в аду, кровавое зарево доставало до ужасной горы. И тут я увидел, что он имеет в виду. Нет. На Тигровую гору это было совершенно не похоже. Я смотрел на нечто другое. Казалось, земля выхаркнула из себя что-то ядовитое, слишком страшное, чтобы держать его в своих недрах.
— Не может быть, — прошептал я, вставая на ноги. — Отец небесный, не грежу ли я?
Я увидел сотню — нет, тысячу трупов. Они были аккуратно сложены один на другой, бесконечные ряды скрюченных тел, головы неестественно вывернуты, с безжизненных ног свисает обувь. Оказывается, мы с Лю смотрели ночью на гору трупов. Я не могу описать здесь все, что видел — если напишу правду, она сожжет бумагу — отцы, сыновья, братья, бесконечное горе. До нас доносились какие-то звуки, гора трупов тихо бормотала. Теперь понимаю, что это длилось уже долгое время, войдя в мои сны.
Лю поднялся на ноги и пошел по крыше, вытянув вперед руки в перчатках. Я неуклюже последовал за ним: замерзшие ноги онемели. Панорама разворачивалась передо мной с каждым шагом — впереди, как на ладони, виден был весь западный Нанкин. Справа серым блеском отливала Янцзы с узким островом Багачжоу, слева — коричневые трубы фабрики Сянган. В центре, доминируя над всем пространством, возвышалась жуткая гора трупов.