В статье44 начала 90-х годов, напечатанной в газете "Комсомольская правда", С. Кириллова — в полушутливом топе — описала четыре стадии толкиномании (Mythomania Tolkienensis) как болезнь, развивающуюся в России. Представители первой стадии заразны. Они стремятся приобщить как можно больше людей к чтению произведений Толкина. Представители второй стадии характеризуются верой в то, что "Все, что написано в книгах Профессора правда, и я видел это собственными глазами!"
Это одна из новых идей, которая сопровождала появление массового фэндома, последовавшее за первым переводческим бумом. Некоторые русские толкинисты рассматривают Средиземье как "дивный новый мир", вызванный к жизни визионером Толкином, который не создавал Средиземье посредством своего воображения, но так или иначе был способен видеть и описывать фактически существующий параллельный мир45.
Третья стадия, по мнению Кирилловой, заключается в изменении ее представителями восприятия окружающих, и стремлении их к большей эгоцентричности. Представители этой стадии характеризуются верой в то, что "Я видел собственными глазами все, что написано в книгах Профессора, и все было совсем не так!". Представители четвертой, последней стадии иерархического описания Кирилловой выказывают тенденции маниакальной одержимости, угрожая убить любого, чье восприятие произведений Толкина не совпадает с их собственным. Относящиеся к этой стадии полагают, что "только я один знаю, что на самом деле происходило в романах Толкиена! А другие толкиенутые — лжецы!" Несмотря на то, что статья написана в юмористическом ключе, ее описание происходящих событий более или менее соответствует действительности. Русские дискуссии о Толкине имеют тенденцию быстро превращаться в некое подобие философских дебатов на повышенных тонах о поисках «правды», чем русские интеллектуалы и заслужили себе дурную славу.
В ходе своего визита в Россию в начале 90-х годов известный писатель-фантаст Брюс Стерлинг познакомился с представителями новых русских толкинистов. В своей статье, опубликованной в журнале «Уайрд», он дал следующую характеристику этому движению: "уникальным русским вкладом в неформальную культуру являются "системные хиппи", фанаты Толкина, которые придерживаются своего рода мистической идеологии, пропитанной понятиями Русской Крови, Русской Земли, Движения Зеленых и Возврата-к-природе. Идеологии, подобной гибриду Распутина и хоббита46, основывающейся на принципах Новой Эры"47. В этом описании Стерлинг вряд ли сильно промахнулся. Оно было помещено на видном месте одним из популярных русских толкиновских сайтов48.
Толкинисты периода бума гордились сознанием своей «посвященности» в нечто, недоступное широким массам. Толкин стал символом иной, запредельной жизни, вход в которую был открыт не каждому. Заметнее всего эта «причастность» проявилась в богатстве и разнообразии толкиновской поэзии и лирики, как уже существующей, так и все еще продолжающей создаваться.
В оде "Девочке, покупающей "Властелина колец" с книжного лотка"49 рассказчик пытается отговорить девочку от покупки книги, разъясняя ей все последствия этого опрометчивого поступка:
Эй, девочка, послушай мой совет!
Весь этот Толкин — чепуха и бред.
Не покупай ты эту ерунду,
Возьми вон «Анжелику» иль «Бурду»…
Как ясны и чисты твои глаза!
Нет, Толкина читать тебе нельзя.
Послушай, я добра тебе хочу.
Ведь ты, прочтя, не скажешь: "Что за чушь!"
Ты втянешься. Для молодой души
Писанья эти хуже анаши.
Ты толкинешься, а потом начнешь
Искать себе подобных — и найдешь.
И вот тогда Господь тебя спаси:
Ты имя будешь странное носить,
Сошьешь прикид, изучишь эльфов речь,
Из деревяшки выстругаешь меч,
Эльфийскую нацепишь мишуру,
А там, глядишь, поедешь на Игру
И будешь бегать с луком по лесам,
Бить орков, танцы дивные плясать
И петь по вечерам "А Элберет…"
А дальше — хуже: в восемнадцать лет
Полюбишь толкиниста-дурака,
А он, как будто в средние века,
Нет, чтоб купить французские духи!
Начнет цветы дарить, читать стихи
И робко твои руки целовать.
Нет, чтобы сразу затащить в кровать!
А замуж выйдешь — ох, как нелегко
Жить паре толкинистов-дураков,
Которые и в слякоть, и в жару
Не к морю едут летом — на Игру.
Что ж, ты упряма. Дай тогда ответ:
Как выглядят вся эта блажь и бред
На трезвый и простой житейский взгляд?
Твои подруги и учителя,
Родители, родители друзей
Подумают впрямую о крейзе,
Сперва смеясь Тихонько, а потом
Крутя открыто у виска перстом.
И это все: презренье и смешки,
Прилипшие навечно ярлыки
Мол, эскейпист, а по-простому — псих
За звездный свет и за волшебный стих
За мир, похожий на обрывок сна
Не слишком ли высокая цена?
Как, ты платить согласна?.. Видит Бог
Тебя я отговаривал, как мог.
Но, видимо, судьбу не обмануть.
Тогда все то, что я сказал, забудь.
Пред совестью своей теперь я чист.
Я сам уже семь лет как толкинист.
У нас тусовка… Да, по четвергам…
Да, в основном гитара, треп и гам.
Придешь? Ну, мне пора уже. Пока!
Тьфу, пятый раз у этого лотка!
Эта ода — по существу рифмованный символ приобщения к толкинизму, проявление первой стадии толкиномании, о которой писала в своей статье журналистка Кириллова. Жизнеописание русского толкиниста, содержащееся в оде, тем не менее, весьма точно.
Чувство принадлежности и тайной сопричастности к андерграунду было не единственным фактором, влиявшим на деятельность раннего русского толкиновского движения. Это было также ощущение революционности, существования иных ценностей — чувство, возникшее у М&К при чтении Толкина. В своей статье50 по истории ролевых игр Владислав Гончаров выражает это так:
Чтобы понять, почему именно "Властелин Колец" стал культовой книгой, необходимо вспомнить кое-какие теоретические работы самого Толкина — в частности, его эссе "О Волшебных сказках". Там он прямо ведет речь о создании вторичных миров и об эскапизме. "Не о бегстве солдата с поля боя, но о бегстве узника из постылой тюрьмы". Расписавшись в нелюбви к современной машинной цивилизации, к прогрессу, порождающему в первую очередь бомбы и пулеметы, а также и к собственно "научной фантастике", Толкин сделал следующий шаг — сплел воедино лучшие образцы мирового эпоса, создав собственный "вторичный мир". Абсолютно сказочный, подчиняющийся совершенно иным законам, — но одновременно затягивающий, гипнотизирующий, подчиняющий своей воле.
Цитата Гончарова из эссе "О волшебных сказках" является еще одним примером русской адаптации привносимых извне идей. Толкин ничего не говорил о "постылой тюрьме". В оригинале сказано: "Они путают (…) Побег Узника с Бегством Дезертира" (T&L.54).
После развала Советского Союза, совершив побег из «тюрьмы» обязательного государственного атеизма, российское общество начало активные поиски новых духовных ценностей, призванных заполнить многолетний вакуум. Христианоподобное учение толкинизма привлекло многочисленных последователей и стало заметным социальным явлением в России. Это и не удивительно, поскольку нынешний социальный климат России имеет множество параллелей с социальным климатом Англии 30-х годов — времени, когда Толкин создавал свой легендариум.
В своей книге ("Стремление к вере") Ричард Джонстон исследует влияние на творчество романистов 30-х годов изменений, происходивших в мире: от поствикторианского общества "в значительной степени мифического, но, однако, отчетливо запомнившегося, упорядоченного и осмысленного"51, общества, существовавшего прежде, чем мы осознали, что мировым войнам нужно присваивать порядковые номера, к современному шумному послевоенному миру. Этот послевоенный мир был неведом и изменчив. Джонстон видел "все более механизируемое и стандартизируемое «послевоенное» общество, которое, казалось, отрицало ценность и роль личности, и писателей", стремящихся "восстановить силу и предназначение личности посредством веры"52. Католицизм и марксизм — две веры, которые, по мнению Джонстона, выбирали писатели того поколения для решения названных проблем,