– Не понимаю, чего ты от меня хочешь, – пробормотал я.
– Свободы! Неужто непонятно: свободы, и ничего больше!
Она продолжала стоять все в той же вызывающей воинственной позе.
– Ты подними одну руку вверх, – предложил я.
– Это зачем же?
– Получится, будто ты держишь факел. На манер статуи Свободы в нью-йоркском порту.
– Я бы тебе засветила факел, да вазу жалко, – ответила она.
Ваза безропотно поглядывала с буфета, готовая к делу.
В конце концов, решив, очевидно, что, прежде чем прибегать к сильным средствам, не мешает испробовать более мягкие, Бистра проговорила:
– Тони, ну скажи, ну может женщина жить с двумя мужиками одновременно?
– Ты живешь с одним.
– Однако соседи другого мнения: с одним развелась, за другого не вышла, живет с двумя.
– А что тебе мешает выйти за него замуж?
– Ты мешаешь.
– Я готов дать тебе подписку, что не возражаю, если в этом есть необходимость.
– Жорж сказал, мы поженимся только после того, как ты освободишь квартиру.
– А мне где прикажешь поселиться? На тротуаре?
– Не говори глупостей. Имеется в виду, что вы с Жоржем обменяетесь комнатами.
Десяток секунд я сидел молча, соображая, в какой форме лучше поднести свой отказ. Но жена, решив, что я испытываю колебания, усилила атаку.
– У Жоржа комната в хорошем доме, с удобствами. Из тех шикарных домов, которыми владела старая буржуазия. В двух шагах отсюда, в самом центре. Чудесный вид. И еще одно преимущество: соседи – одни мужчины. Редкая возможность для такого женоненавистника, как ты.
Я продолжал молчать, обдумывая свой отказ. Обдумывал я его без особой внутренней убежденности. Жена и на сей раз была права: она нисколько не сомневалась, что после неизбежной в таких случаях риторики я уступлю. Просто диву даешься, как такая вот женщина, не страдающая избытком интеллекта, может во всех случаях жизни быть правой.
– Нечего тут мудрить! – Бистра усилила натиск.
– Чему быть, того не миновать. Другого выхода нет! – И она решительно взмахнула рукой, дабы придать своим словам большую категоричность.
– Чудесно, – сказал я. – Только вскинь эту руку повыше. Будто держишь в ней факел.
Статуя Свободы и все такое прочее – это действительно чудесно. Скверно лишь, что, обретя свободу, ты первым делом задаешься вопросом: а какой от нее прок? И вместо того, чтоб ликовать по поводу своего освобождения, ощущаешь вдруг какую-то безбрежную пустоту.
На другой день, в обед, заглянул ко мне в комнату Жорж:
– Помочь тебе собраться?
– Нечего мне помогать. Я готов.
Весь мой багаж составил три места. В один, еще довольно новый, фибровый чемодан я уложил одежду, другой, картонный, совсем худой и обвязанный веревкой, набил книгами. Был еще небольшой узел – в него Бистра великодушно сунула несколько простыней и полотенец, уже изрядно послуживших.
Я беру чемоданы, Жорж закидывает на плечо узел, и мы в сопровождении Бистры направляемся к лестнице.
– Новый чемодан, если он тебе не очень нужен, ты мне верни, – бросает вдогонку жена.
– На кой он тебе? – бормочу я в недоумении. – У тебя горы чемоданов.
– Те набиты одеждой. А в этот я сложу зимние вещи. Что, я должна хранить их у себя на голове?
– Не бойся, – подмигнул мне Жорж. – Я такой гардероб тебе оставлю, что ты в нем запросто сможешь крошек принимать.
– Ты и в гардеробе их ублажал? – спрашивает Бистра. Но Жорж уже спускается по лестнице.
Уложив вещи в «жигули», мы трогаемся. В машине адская жара, но и улица не дышит прохладой. На бульваре не протолкнуться – транспорт, пешеходы. Жорж уставился глазами в ветровое стекло, машина еле ползет. Рядом, на тротуаре, толпы прохожих. Жара делает людей ленивыми или нервными. Ленивые едва тащатся, а нервных это раздражает, им не терпится всех обогнать.
Жорж, как видно, из нервных.
– Это же мука мученическая – пользоваться в наше время мотором, – горько вздыхает он, выключая сцепление и переходя на первую скорость.
– А ты ходи пешком.
– И пешком не легче. Этот город страшно перенаселен. Одни бегут, другие еле плетутся, одни напирают вправо, другие – влево… Когда я оказываюсь в толпе, меня до того бесит, что я начинаю толкаться локтями.
– Смотри, как бы тебя самого кто-нибудь хорошенько не толкнул.
– Я это артистично делаю, Тони! Толкаю якобы случайно и даже «пардон» говорю время от времени. Как садану локтем пять-шесть скотов, сразу на душе становится легче, веришь?
Я окидываю его взглядом. Жара ли этому причиной или ночная попойка, но он явно не в форме. Человек, готовящийся не сегодня завтра вступить в брак, обычно выглядит более оптимистичным.
Не успели мы свернуть на Патриарха, как зажигается красный свет. Жорж опять испускает мученический стон и выключает скорость. Вид у него пришибленный, глаза с апатией смотрят сквозь стекло. Загорается зеленый, но мой шофер будто и не замечает этого.
– Чего ждешь? – говорю. – Зеленей этого не будет.
– Что-то мне сегодня не по себе, – уныло бубнит он и медленно трогается с места.
Мне тоже несладко, но я же в другом положении. Я ведь потерпевший, а он в выигрыше. Однако есть у меня одно дело, и если оно выгорит, мое самочувствие сразу подскочит на несколько градусов. Если выгорит.
С горем пополам оставляем позади Патриарха. Машина мечется то в одну, то в другую сторону по каким-то улочкам. Я начинаю подозревать, что Жорж успел забыть собственный адрес, но тут «жигули» внезапно подкатывают к тротуару, и водитель с несколько нарочитой бодростью объявляет:
– Приехали. Вот она, резиденция.
«Резиденция» представляет собой двухэтажную хибару, которая, как видно, чисто случайно уцелела среди высоких новостроек. Речь идет не о том, что новые корпуса менее некрасивы – унылый вид этих клеток для людей уже стал обычным явлением. В старом же доме была какая-то претенциозность, которую время и запустение превратили в злую пародию. Светская красавица, с годами ставшая карикатурой на саму себя. Старуха с угасшим взглядом и иссохшим телом, застывшая в нелепой кокетливой позе.