Он сложил пальцы пистолетом и сделал несколько "выстрелов".
- Со мною было семеро солдат. Пришлось повозиться. А после войны я часто приходил туда, касался руками монет, безделушек. Этот свет, отражённое от металла солнце... Ты знаешь, как он греет душу? Знаешь?
Я покачал головой. Душу мне грела только Анна. Когда-то давно, в другой жизни.
- А потом они вернулись. Губернатор, его семья, друзья. Они очень хотели всё назад, особенно эти... святоши. Реликвии креста и полумесяца, говорили они, нужно вернуть. Я им не поверил - они лишь хотели знать, где лежит моё солнце. И тогда я спрятал это знание от всего мира. Одним щелчком.
Он повернул голову, и я увидел старую запекшуюся кровь там, где зияла дырка в его бритом черепе.
- Но там, где Мадонна плачет над теми, кого побивали камнями, всё ещё таится моё дорогое солнце, которое никогда не заходит за горизонт.
- Я понял, - мне начал надоедать назойливый призрак.
- Слышишь? Золото церквей всё ещё там! А шавки всё не уймутся!
- Хватит о золоте! - огрызнулся я.
Они чувствовали мой гнев, грелись в его лучах, и, не видя друг друга, тянулись ко мне. Их истории и жалкие исповеди, всё это было пустым мельтешением, бессмысленными словами тех, кого уже нет.
И только тогда, окружённый толпой, я увидел её. В последний раз, как в самый первый - сквозь толпу в переполненном зале. Но на этот раз не было игривой улыбки, не было искры. Был взгляд без чувств и эмоций, даже без осуждения. Боже, лучше миллион упрёков, чем этот взгляд!
- Анна, милая Анна, - прошептал я, и она услышала меня. - Я так хотел сказать... покаяться, попросить прощения. За тебя, за ту женщину, за всех тех женщин... за боль. Со мной больно, я знаю.
Голос призрака был полон такого льда, что могильная прохлада зала показалась мне залитой майским солнцем улицей нашего родного городка.
- Больше не больно. Ни мне, ни другим. Я ушла, как только всё узнала.
- Я искал тебя, я хотел... исправить.
- От боли уйти сложнее, чем от тебя, - продолжала она. - Но я нашла выход. Я долго терпела, боролась, но та жизнь, что теплилась во мне, не вынесла боли, которую делила со мной. Я ушла вслед за ней. В мире, созданном тобой, мне больше нечего делать.
У меня перехватило дыхание, чашка выпала из пальцев и куда-то укатилась. Я хотел встать, подойти к ней, узнать, спросить. Жизнь? Новая жизнь? Неужели она была...
Вина уничтожала мой разум. Я не слышал более Анну, не мог ей ответить, а она всё смотрела на меня, пока не начала таять в удушливом дыму.
Милая, не уходи.
Дым забился в ноздри. Кофе и апельсин, мускат и корица, пыль дорог и... ладан. Ладан был сильнее всего, и когда его аромат перерос в смрад, я вернулся.
В кофейне всё было по-прежнему. Лёгкая прохлада, ароматы с кухни, гомон за окном. И ладанка на стойке передо мной.
- Позвольте, - бородатый мужчина в чёрном костюме присел рядом.
Я даже не слышал, как он вошёл. Впрочем, мог ли я слышать? Чёрные одежды, острый взгляд, крест и полумесяц на тыльной стороне загорелой ладони. Он излучал опасность, но мне было всё равно. Я продолжал смотреть туда, где только что видел мою милую Анну.
- Приятно встретить человека, который точно знает, чего хочет, - сказал бородач, подобрав со стойки мою чашку. - Белые цветы оставляют на людях печать смерти. Лик Гекаты. Вы выглядите, как покойник.
- Я лишь пил кофе, - устало возразил я. - Особенный.
- Только для посетителей, - улыбнулся бородач.
За окном кипела жизнь, там пыль вновь и вновь накрывала безразличные камни. Джул чистила кофемашину, Серхио убирал зёрна, Омара нигде не было видно. И ни души в зале - ни живой, ни мёртвой, кроме...
- Я слышал слова, - медленно произнёс бородач. - О реликвиях. О золоте. О солнце, которое никогда не заходит. Ваши слова.
Они выросли вокруг из теней. Чёрное на чёрном. Я понял, что окружён, но мне было плевать на всё, кроме Анны. Она говорила о жизни, которая не состоялась. Какое уж тут золото?
- Я инквизитор Абдул Рафаль, - сказал бородач, положив руку мне на плечо. - И у меня к вам множество вопросов.
Когда меня уводили, я продолжал искать взглядом Анну и не находил. А обитатели перекрёстка, если и видели моё отчаяние, не проронили больше ни слова.