Хлоя Лиезе — Только и навсегда
(Братья Бергманы #7)
Глава 1. Вигго
Плейлист: Jukebox The Ghost — Everybody’s Lonely
Если вам что-то и нужно знать обо мне, так это то, что я люблю счастливый конец. Так, чтоб аж до бабочек в животе и прилива серотонина, бездыханный, эйфорический, повязанный бантиком счастливый конец. Последняя страница любовного романа, когда мои глаза скользят по строчке «Конец». Вид заката на побережье, пальчики ног, зарывшиеся в песок, наблюдение за угасающим светом, разливающим великолепное золото по прохладным голубым волнам, грандиозный финал идеального пляжного дня. Первый кусочек домашней выпечки, наконец-то доведённой до совершенства после бесчисленных корректировок рецепта. И, конечно же, в первую очередь, моя семья, бок о бок с их вторыми половинками, все втиснулись за длинный потёртый деревянный стол, в нашем доме вдали от дома среди лесов штата Вашингтон, в шалаше.
Мой взгляд бродит по комнате, звуки шумных голосов и смеха подслащают горчинку. Я окружён счастливыми концами — мои шесть братьев и сестёр, их партнёры, их дети, мои до сих пор очень даже влюблённые родители — и учитывая мою любовь к счастливым концам, я тоже должен быть абсолютно и совершенно удовлетворён.
Но нет.
Потому что я до сих пор жду своего счастливого конца. Ирония всем ирониям, соль на рану, в отличие от этих везунчиков, которые шестью разными способами случайно споткнулись и упали, пинаясь и крича, в отношения с их идеальной парой, а я до сих пор ищу свою. И я единственный, кто ещё не нашёл.
— Вигго! — Зигги, моя младшая сестра, самая младшая в выводке Бергманов, кричит моё имя с другой стороны стола — широкая улыбка, веснушки и ярко-зелёные глаза — перебрасывая свою длинную рыжую косу через плечо. — Скраббл не должен быть таким серьёзным. Играй уже.
Я выдёргиваю себя из грёз и смотрю на доску для Скраббла, натягивая бейсболку пониже, чтобы скрыть мои глаза. Мне не нравится, когда меня ловят на сентиментальных мыслях.
— «Скраббл не должен быть таким серьёзным», — бойфренд Зигги, Себ, склоняет голову в её сторону. — Ты реально это сказала? Женщина, которая ударила меня кулаком в бедро, когда я построил слово от буквы Ю и разрушил её планы на букву К?
Зигги ярко краснеет и щурится, глядя на Себа.
— Это другое.
Он прижимает язык к щеке с внутренней стороны.
— В каком месте, Сигрид?
Я всё ещё не могу поверить, что она позволяет кому-то называть её полным именем. С другой стороны, если кому-то такое сойдёт с рук, то только Себу.
— Ты, — легко говорит она, беря крекер с закусочной тарелки, — посмотрел на мои плашки. Ты жульничал.
Себ широко улыбается.
— И зачем же мне это делать?
— Потому что ты живёшь для того, чтобы выводить меня из себя и терпеть последствия.
Он мечтательно вздыхает.
— И какие же это замечательные последствия.
— Фу, — несчастно говорю я. — Прекратите свои двусмысленные каламбуры... О чёрт, да, — меня накрывает вдохновением, я наклоняюсь и выкладываю слово «каламбур».
Все за столом коллективно стонут.
— С этим полем удвоения очков за слово, — говорю я своей сестре, — я получаю восемнадцать очков.
Зигги бурчит и записывает очки. Себ пользуется возможностью и шепчет ей на ухо что-то, что вызывает улыбку на её лице.
Я отвожу глаза и стараюсь не скатиться обратно в уныние, но это тяжело. Мама опирается на сгиб папиной руки, её ладонь покоится на его ладони, пока они разговаривают с моими старшими братьями и сестрами и их партнёрами: моя сестра, первенец Бергманов, Фрейя и её муж Эйден; мой старший брат Аксель, родившийся после Фрейи и держащий за руку его жену Руни, и им так комфортно, пока они наклоняются над столом, общаются и соприкасаются. Мой взгляд скользит дальше по столу к Рену, который родился следом за Акселем, и сейчас обнимает свою жену Фрэнки, сидящую со сложенными на очень беременном животе руками и озвучивающую какую-то сухую шутку. Уилла, жена моего брата Райдера, родившегося за Реном и передо мной, громко смеётся над её словами. Райдер улыбается Уилле, его рука лежит на спинке её стула и мягко накручивает локон её волос на палец.
Такие ласковые. Такие естественные. Такие романтичные. Мою грудь сдавливает. За ребрами зарождается острая и кислая боль.
Нога поддевает меня под столом. Я поднимаю глаза и нахожу своего брата Оливера, буквально на год младше меня, с которым я так близок (не только по годам, но и эмоционально), что мы вели себя как близнецы столько, сколько я себя помню. Вот только теперь у него тоже кое-кто есть — Гэвин, который сидит, прислоняясь плечом к Олли, и наша племянница Линнея сидит на колене Гэвина, пока они вместе раскрашивают раскраску, склонив темноволосые головы над страницей.
Льдистые серо-голубые глаза Оливера, копия моих, маминых, а также глаз Фрейи и Рена, встречаются с моими. «Ты в порядке?» — спрашивает он одними губами.
Я сглатываю, затем выдавливаю улыбку. «Я в порядке».
Он хмурится, что редкость для моего яркого как солнышко и часто улыбчивого брата. Но он знает — всегда знает — когда я на дне. И когда он это знает, Олли пойдет на большие, часто абсурдные меры, чтобы сделать всё лучше. Просто эту одну вещь он не может исправить.
Оливер смотрит на меня, нахмурив лоб. Он ни капельки не купился на моё «Я в порядке». А значит, пора перенаправить внимание, пока он не решил упрямо добраться до сути проблемы и решить её. Я показываю подбородком на доску для Скраббла.
— Твоя очередь, Олли.
Он вздыхает, качая головой и временно закрывая тему, и смотрит на доску. Коварная улыбка озаряет его лицо, когда он кладёт первую плашку на доску, пристраивая её к концу другого слова.
Плашка за плашкой складываются на доске, выстраивая слово, от которого моё ощущение ужаса умножается. Э-С-К-О-Н-Д-И-Д-О.
Последнюю плашку мой брат кладёт с дерзким щелчком. Откинувшись назад, он коварно улыбается и говорит:
— Эскондидо.
Я сердито смотрю на него.
— Да, спасибо. Я умею читать.
— Нельзя использовать имена собственные! — кричит Себ.
— Нет, можно, — хором отвечаем мы с Оливером, сверля друг друга взглядами.
— Или больше семи плашек за раз, — добавляет Себ, непонимающе хмурясь. — Откуда у тебя столько плашек?
— Можно хватать одну дополнительную каждый раз, когда берёшь плашку, — говорит Оливер, всё ещё не сводя с меня взгляда. — Если только тебя не поймают, тогда придётся вернуть.
— Правила Бергманов, — объясняет Зигги.
На что Гэвин ворчливо добавляет:
— Это хаос.
Улыбка Оливера становится шире.
— Но это ужасно весёлый хаос.
Я сердито гляжу на своего брата. Он делает это нарочно, дразнит меня вот так. Как я однажды сказал ему, когда он оправлялся от разбитого сердца в колледже, лучше злиться, чем грустить. Оливер именно к этому и стремится, донимая меня насчёт Эскондидо.
Пусть мои поездки из Лос-Анджелеса в Эскондидо не секрет, цель этих поездок (к большому неудовольствию моей семьи) остаётся тайной. Эта цель — единственная приватная часть моей жизни, что само по себе немалый подвиг — я не умею хранить секреты, а моя семья такая тесная и общительная, что хранение секрета становится практически немыслимым. Этот секрет я сохранил, потому что чувствую себя чрезвычайно уязвимым — самый большой риск, на который я когда-либо шёл, самая большая мечта, что я позволил себе взрастить и постараться воплотить в жизни, хотя это вовсе не является моей сильной стороной. Мой СДВГ-мозг любит новизну — новые идеи для рассмотрения, новые проекты для запуска, новые навыки для изучения. Так много всего приносит мне радость. Я никогда не понимал, почему надо остановиться на нескольких.
Но этот план, эта надежда и возможность приносят мне такую радость, какой я не испытывал прежде. Так что я шаг за шагом усердно работал, чтобы это воплотилось в жизнь.