Моё сердце гулко стучит в груди. Я не знаю, что происходит, и почему моё сердце так делает. Может, дело в победе, ведь я заставил её улыбнуться, пусть и в ущерб себе. Может, дело в том, что её несдержанный восторг такой неожиданный, а я пи**ец как обожаю сюрпризы.
Это чертовски сбивает с толку. И эта женщина, и те чувства, что она во мне вызывает — всё чертовски сбивает с толку. Это не бабочки в животе, это скорее муравьи под кожей. Это не головокружительная нереальная магия, которую я ждал, это теснота в груди, тугой узел в моём нутре.
Учитывая всё, что я знаю о любви из любовных романов, из того, что я видел в своей семье, я не влюбляюсь в Таллулу Кларк. Но я определённо не могу сказать, что равнодушен к ней.
Может, во мне просто говорит похоть? Я знаю, что меня физически влечёт к Таллуле, но меня и раньше физически влекло к людям. Это ощущается иначе. Это ощущается чем-то бОльшим — не беглым зудом, которым можно утолить, а глубинным, назойливым, мучительным чем-то, что я не могу определить.
Я просто не знаю, что это. Но может, мне и не нужно. Может, я могу просто... насладиться этим. Таллула, похоже, определенно наслаждается, раз она до сих пор хохочет.
— Ладно, мелюзга, — я скрещиваю руки на груди. — Это не настолько смешно.
Таллула резко перестаёт смеяться, и в её глазах вспыхивает огонь.
— Как ты меня только что назвал?
У меня есть две сестры. Я знаю выражение убийственной ярости в женском взгляде, и я хорошо натренирован создавать как можно больше расстояния между мной и этим. Я делаю рефлекторный шаг назад ради самосохранения, поставив кресло между мной и Таллулой, затем говорю ей:
— Я назвал тебя мелюзгой.
Её глаза прищуриваются.
— Я не буду отзываться на это прозвище.
— Я ещё поработаю над ним. Мы найдём тебе хорошее.
— Не найдём, — она скрещивает руки на груди, зеркально повторяя мою позу.
— Ммм, найдём. Для соседей обязательны прозвища.
Она закатывает глаза и опускает руки.
— Я начинаю думать, что это будет твоей любимой отговоркой на всё, Вигго — так положено соседям.
Я улыбаюсь, радуясь тому, что оказался на знакомой территории и напомнил Таллуле, что я тоже способен задеть её за живое так, как она задевает меня. Хотя я чувствую укол сожаления из-за того, что её великолепная улыбка исчезла.
Может, это не просто укол.
Я утешаю себя тем, что у меня есть время заслужить её в следующие два месяца, что мы будем соседями, причём не при таких самоуничижительных обстоятельствах. Я заставлю её снова улыбаться.
— Это работает в обе стороны, Таллулалу, — говорю я ей. — Ты тоже можешь внести обязательные правила в нашу соседскую жизнь.
У Таллулы вырывается очередной смешок, уже тихий и низкий, грудной и немножко злобный. Она подхватывает сумочку и идёт ко мне, а в её глазах до сих пор пляшет огонь.
— О, поверь мне, внесу, — она тыкает меня пальцем в грудь. — Вот подожди немножко.
Я улыбаюсь ей.
— Как долго мне ждать?
— Двадцать четыре часа, — легко отвечает она, шагая к двери. — Я буду здесь завтра, в то же самое время, готовая заселяться, — помедлив и уже держа ладонь на дверной ручке, она разворачивается. — Буду благодарна, если к моему приходу ты уже не будешь прятать членов семьи в шкафах. У меня много одежды. Мне понадобится всё доступное пространство для хранения.
***
— Много одежды.
Это ещё мягко сказано. Одежда — это, возможно, практически единственное, что есть у Таллулы, судя по тому, что она распаковывает вещи уже два часа и до сих пор расхаживает между разными шкафами и бурчит себе что-то под нос за работой.
Мне не дозволено помогать. Мне сказали это очень твёрдо после того, как я принёс восьмой мешок для хранения одежды из числа доставленных. Таллула наняла специальных людей для переезда. Чтобы они перевезли её одежду. когда она дала им чаевые и закрыла за ними дверь, я хохотал так сильно, что чуть не потянул себе мышцу.
Возможно, именно поэтому меня изгнали в гостиную и запретили помогать ей с разбором вещей.
— Ты уверена. что тебе не нужна помощь? — кричу я с дивана.
— Уверена! — кричит Таллула из своей комнаты. — А то меня опять назовут драгоценной принцессой за то, что я приняла помощь с перевозкой моего очень дорогого и обширного гардероба.
— Я не называл тебя драгоценной принцессой.
Таллула высовывает голову из своей комнаты и сверлит меня суровым взглядом.
— Это читалось между строк. Ты так ржал над сотрудниками, что аж попискивал.
— Я сипел, — поправляю я.
Сердитый взгляд усиливается.
— Неудивительно, что вы с Шарли дружите. Семантика. Вы только и делаете, что играете со словами.
— Таллула, — я вскакиваю с дивана и иду к ней по коридору. — Давай начнём с начала.
— С начала, да? — она прижимает к себе платье как щит, сердито глядя на меня. Переливающийся материал мерцает, меняя цвет с бронзового на аметистовый, а потом на бирюзовый, будто по шелковистой поверхности ткани переливается разлитый бензин. Я могу представить, как это платье будет струиться по роскошным изгибам Таллулы. Бронза подчеркнёт её глаза; бирюзовый будет вторить волосам; фиолетовый хорошо контрастирует с золотистой кожей.
— Это очаровательное платье, Лу.
Её глаза прищуриваются до недоверчивых щёлочек.
— Одних лишь комплиментов в адрес моей одежды не хватит, чтобы я тебя простила.
Я вздыхаю, прислоняясь к косяку.
— Я прошу прощения, хорошо? Просто... у тебя столько одежды, что это даже очаровательно и граничит с абсурдом. Меня поразило, что все твои остальные пожитки вместились в рюкзак, с которым ты приехала на мопеде, но для одежды пришлось заказывать грузовой транспорт. Да брось, ты писатель — ты знаешь, что это забавно.
Таллула вскидывает бровь. Её губы слегка изгибаются, будто она старается не улыбнуться.
— Мне нравится моя одежда, ясно?
Я чувствую в ней перемену, будто арктический холод оттаивает. Во мне вибрирует тепло, и я тянусь к платью, проводя пальцем по сатиновой гладкости.
— И я вижу, почему. У тебя очень красивая одежда.
Она фыркает и смотрит на платье.
— Спасибо.
— Извини, что я смеялся над... масштабами твоего гардероба. Клянусь, что я не насмехался над тобой. Просто я немножко удивился, и меня это развеселило. Но я не должен был смеяться. Прошу прощения.
Таллула смотрит на меня сквозь эти густые тёмные ресницы, и подводка, которую она всегда наносит, стрелками расходится от её глаз, подчёркивая их.
— Ничего страшного. Прости, что я вчера смеялась над тобой. Это было то же самое... я не смеялась над тобой. Меня просто... развеселила ситуация, драматизм...
— Ирония, — заканчиваю я за неё.
— Ага, — её губы изгибаются в мягкой полуулыбке, далеко не такой полной, какую она допустила вчера, но это всё равно триумф. Причем лучший триумф — не победа над ней, а победа вместе с ней. И этот момент кажется победоносным для нас обоих.
Таллула прочищает горло, и я моргаю, осознав, что уставился на неё. Она раскраснелась, крохотные льдисто-голубые волоски прильнули к щекам и шее сзади. Одна прядка прилипла к её ключице, привлекая моё внимание к влажной коже в вырезе её синей майки. Меня обдаёт жаром. Я отвожу взгляд и прочищаю горло.
Тут тепло. Мне тепло. И Таллуле, похоже, тоже тепло, если судить по её румянцу. Распаковывать вещи — это тяжёлая работа, и солнце палит на дом. Надо включить кондиционер, чтобы ей было комфортнее. Таллула явно привыкла к хорошим условиям, и я уверен, что это включает в себя отсутствие жары в доме.
Оттолкнувшись от порога, я делаю шаг назад.
— Я включу кондиционер, а потом приготовлю нам что-нибудь на обед. Как тебе такая идея?
Таллула открывает рот, затем закрывает его, будто борется с собой по поводу того, как мне ответить. Наконец, она говорит: