Секрет в том, кто именно для меня Таллула Кларк.
И я совершенно не удивлён тем, что чувствую, как взгляды моей семьи с любопытством устремляются ко мне, пока я смотрю на Таллулу, разинув рот и абсурдно выпучив глаза. Я слишком отвлёкся на её появление, на выбивающую из колеи встречу с моей первой горько безответной влюблённостью, и поэтому не беспокоюсь о наблюдении моей семьи. И не обращаю внимание на то, что именно моё тело делает на стуле.
Когда я теряю всякое ощущение равновесия, стул пошатывается, скрипит и падает как срубленное дерево, наклоняясь назад будто в замедленной съёмке. Я размахиваю руками, пытаясь удержаться от падения, но слишком поздно. Я рывком соскакиваю со стула и неуклюже приземляюсь, успевая подхватить стул прямо перед тем, как он грохнулся бы на пол.
Вскочив, я ставлю стул нормально и придвигаю к столу. Мои пальцы сжимают его спинку, пока Таллула Кларк, на семь лет старше, чем в момент нашей последней встречи, делает шаг в сторону, чтобы Зигги могла закрыть за ней дверь.
Господи Иисусе. Таллула стала как никогда горячей.
Я не знал Таллулу, когда Кларки жили в штате Вашингтон. Она никогда не приходила в гости. Шарли привозила и забирала няня с сильным немецким акцентом или изредка её мать; её брат и сестра оставались загадкой.
Пока Таллула из всех возможных мест не появилась на моей самой первой паре в УЮК.
Я не знал, кто она, пока не началась перекличка, пока я не перепроверил имя и не сложил два плюс два — тёмные волосы Шарли, её же большие глаза, её курносый нос. Это Таллула Кларк.
Я наблюдаю за Таллулой, пока она стоит прямо за дверью шалаша, опустив взгляд и снимая с плеч чрезвычайно непрактичную, пятнистую от дождя джинсовую курточку, и скидывая ещё более непрактичные балетки с леопардовым принтом. Она морщит нос, когда видит на них слой грязи.
Я узнаю в ней всё, что когда-то переключило моё тело с неловкого подросткового возбуждения на сексуально томительное взрослое желание. Конечно, у меня были эротические сны, фантазии, интересы в старших классах, но вид Таллулы стёр это всё. Просто смотреть на неё на парах, быть рядом представляло собой чистую сладострастную пытку.
Вот та родинка, прямо на том месте, которое я помню — чуть выше и левее её полных губ. Большие карие глаза обрамлены густыми тёмными ресницами. Намёки на глубокие ямочки на округлых щеках. Сияющая золотистая кожа. И это тело. Это роскошное тело. Полные, мягкие руки и бёдра, широкие пышные бёдра. Единственное разительное отличие — это её некогда тёмные волосы, которые теперь покрашены в льдистый сине-зелёный цвет морской волны и собраны в узел на её макушке.
Её маечка белая в оранжево-золотую полоску — идеальное дополнение к её тёплой коже. Майка наполовину заправлена в укороченные джинсы с широкими штанинами, которые облегают её бёдра и подчеркивают все нужные места. Она всегда одевалась как ребёнок голливудской элиты — стильно, вычурно, с лос-анджелесским гламуром. Это не изменилось. Как и воздействие этого на меня.
Словно чувствуя на себе мой взгляд, Таллула смотрит в мою сторону. Её глаза на долю секунды раскрываются шире, потом возвращаются к холодному безразличию, которое я слишком хорошо помню.
Тогда это не давало мне покоя. И сейчас не даёт. Потому что (прошу прощения, это прозвучит высокомерно, но) я нравлюсь всем. Как минимум, если я не задерживаюсь надолго или они не задерживаются надолго; если мы не проводим вместе достаточно много времени, чтобы я создал плохое впечатление. Когда люди знакомятся со мной, я игривый, очаровательный, общительный. Я заставляю их улыбаться и смеяться, я быстро понимаю, что делает их счастливыми, затем стараюсь сделать их ещё счастливее. Заставить их полюбить меня. И часто на протяжении некоторого времени мне это чертовски хорошо удаётся.
За исключением её. Таллула единственный человек, который сразу воротил от меня нос на протяжении моего первого и единственного семестра в колледже.
От этого мне хотелось лезть на стены, чёрт возьми.
Стоя здесь, глядя на неё, пока она удостаивает меня очередным холодным взглядом, я чувствую тот удар под дых, биение моего сердца о рёбра. Совсем как она вошла на мою пару семь лет назад.
Я не могу перестать смотреть на неё, застыв в воспоминании о Таллуле, когда она тихо отозвалась на своё имя рядом со мной, а я повернулся и сообразил, кто она. Наши локти задели друг друга, и электричество столь ожесточенно пронзило моё тело, что я выронил «Мэнсфилд-парк» и потерял страницу, на которой остановился. Таллула посмотрела на книгу, затем скользнула взглядом вверх по моему телу вплоть до широкой улыбки (после повторного ношения брекетов в старших классах, потому что потеря и забывание о ношении ретейнера эпично укусило меня за задницу, я только что снял эти самые брекеты и очень любил сверкать своими снова прямыми и ослепительными зубами). Она схватила свой стул и отодвинулась от меня так далеко, как только было возможно, не налезая на соседа с другой стороны от неё.
Я помню, как смотрел на неё, сокрушённый и обиженный, пока она открывала свою сумку и доставала толстую книгу, скрытую кроваво-красной универсальной обложкой. Тёмные волосы до плеч окружали её лицо словно решительно задвинутая завеса.
Вот и всё.
У нас с Таллулой нет общего прошлого. Ну или, наверное, можно сказать, что у нас есть очень однобокое прошлое. Меня завораживала Таллула, её великолепная внешность, её дорогой, томный цветочный парфюм, её вечно прикрытые загадочные книги с толстыми корешками. Но Таллула не уделяла мне внимания. Моя гордость была задета. Я умел понимать намёки. Я не собирался донимать того, кто не хотел, чтобы его донимали.
Не могу лгать — это ранило. Это казалось таким случайным, что наши семьи пересекались в штате Вашингтон, но тогда Таллула не посещала мою школу, а теперь она в Лос-Анджелесе, в моём колледже, в моей аудитории. И всё же, вместо этого чтобы приятно удивиться такому повороту событий, как я, Таллула выглядела вообще не впечатлённой.
Я был неуверенным в себе. Я только начал выходить из состояния долговязого подростка с брекетами, слишком тощего, чтобы подходить под низкий глубокий голос, который обрело моё тело. Я только начал чувствовать себя наконец-то более собранным — моё тело окрепло от игры в футбол и активного поедания выпечки, брекеты наконец-то сняты, новая хорошая стрижка. Колледж должен был стать лучше старших классов — я не был бы просто развлекающим, хотя вполне умным дуралеем; я должен был быть тем, кого уважают, кем восхищаются, кого ценят.
Таллула быстро насрала на эту идею.
Так что я заткнулся, держался в стороне, бурлил, тлел, изнывал и ещё немножко бурлил. Дни превращались в недели, и я боролся, пытаясь понять, что, чёрт возьми, со мной происходит. Я никогда и ни с кем не чувствовал, чтобы мою грудь вот так сдавливало, сердце делало пугающий кульбит. И уж тем более никто не давал так ясно понять, что она считает себя лучше меня и моих бесконечных вопросов на общей паре по литературе, лучше романов Остен, которые я не мог перестать читать и перечитывать, чувствуя в них что-то, ища чего-то большего, что я не мог чётко обозначить. Я не знал, что это означало, что за чувства во мне вызывала Таллула. До осенних каникул, когда моя семья на все длинные выходные уехала в шалаш, где я шарился по полкам. Я схватил маленький, потрёпанный исторический роман в мягкой обложке, и описание сзади привлекло моё внимание.
Ненависть. Похоть. Безответное, обжигающее желание.
Обжигающее. Желание.
Именно эти слова я силился найти, чувства, которые не мог опознать. Я поднял книгу, перевернул её, плюхнулся на пол, прислонившись спиной к книжному шкафу, и начал читать.