Так что я отталкивала его. Я пререкалась, но не по-смешному, а по-мелочному; я помешала его сосредоточенности и критиковала сборку органайзера из Икеи. Потому что так я почувствовала себя безопаснее.
Теперь я просто чувствую себя дерьмом.
Я лучше этого. Я храбрее этого. Нет, я не имею опыта здорового совместного проживания с кем-либо без секса или пассивной агрессии. Нет, я не умею позволять кому-нибудь помочь мне с кем-то так, как Вигго сделал это сегодня и сделает в будущем, но это всего лишь два месяца, и вчерашний и сегодняшний дни будут исключением, а не правилом. Скоро Вигго будет занят своим полноценно открывшимся магазином. Я буду занята, тихо работая в сторонке, а в остальное время я буду писать и редактировать. Просто это... сложный момент. Я могу пройти через этот момент, не ведя себя как засранка с ним. Я могу и хочу.
Аккуратно положив второй ломтик хлеба на его сэндвич сверху, я добавляю щедрую горсть картофельных чипсов, толстый продольный ломтик солёного огурца. Это не может тягаться со свежим салатом из курицы, авокадо и песто, который Вигго сделал нам на обед (я заметила, что он съел очень мало), но это всё равно еда. Это лучшее, на что я способна.
Я хватаю ледяную банку газированной воды из холодильника, закрываю дверцу бедром, затем беру тарелку со стола, вооружившись своим предложением мира.
Я лишь надеюсь, что он его примет.
Глава 13. Вигго
Плейлист: The Hunts — Along the Way
Когда входит Таллула, я в паршивом настроении. Я сижу к ней спиной, но слышу её шаги, чувствую её молчание, наполненное чем-то загадочным, что я вообще не могу расшифровать. В этой женщине нет ничего, что я мог бы расшифровать — то, как я к ней отношусь, или то, как она относится ко мне. Последний час, проведённый за сбором органайзеров для обуви, в бездумном отвлечении и выполнении инструкций, пока я собирал первый и начинал второй, помог мне немного успокоиться, но не настолько, насколько мне хотелось бы.
Я не могу перестать фиксироваться на Таллуле, на том, как меня скрутило раздражение на неё. Это — наше соседство, совместная работа — не должно быть ещё одной сложностью, которую нужно преодолевать. Это должно быть простым, лёгким — обменяться навыками, пожить вместе пару месяцев, затем разойтись в разные стороны.
Прямо сейчас два месяца кажутся очень долгим и утомительным временем.
— Ты пропустил болтик, — говорит она.
Я закрываю глаза и медленно выдыхаю, успокаиваясь.
— Не сейчас, Таллула.
Керамическая тарелка плавно опускается на пол рядом со мной, тихо звякнув. Я поворачиваюсь ровно настолько, чтобы посмотреть, и чувствую, как моё сердце совершает странный кульбит. Толстые ломтики мягкого хлеба. Несколько сочных ломтиков помидора поверх рукколы и тонко нарезанной индейки. Рядом горсть чипсов и толстая долька солёного огурца.
Во рту выступают слюни, и мой желудок урчит. Моё тело только сейчас осознало, насколько оно проголодалось. Возможно, отчасти моё дерьмовое настроение объясняется тем, что сейчас (я смотрю на наручные часы) семь вечера, а я сегодня почти не ел.
— Я пыталась пошутить, — говорит Таллула, опускаясь на землю в паре метров от меня. Я уже тянусь к сэндвичу, откусывая от него большой кусок. — Насчет болтика.
— Мгмфх, — я смотрю на неё, медленно жуя, и наблюдаю, как она открывает банку газированной воды и ставит рядом с моей тарелкой. Проклятье, это хороший сэндвич. Много цельнозерновой горчицы, совсем как мне нравится, и достаточно майонеза. И есть ещё что-то, что я не могу распознать, что-то неожиданное, но это вкусно. От этого вкус в целом становится... ярче.
— Итальянские специи, — Таллула кивком показывает на сэндвич. — Вот что ты чувствуешь. И много чёрного перца.
Мои глаза прищуриваются. Откуда она узнала, о чём я думал?
— Ты выглядел озадаченным, — объясняет она, видимо, снова прочитав мои мысли. — Я догадалась, что ты пытаешься понять, какие там неожиданные ингредиенты.
Я неспешно жую, затем проглатываю. Взяв чипсинку и похрустев ею, я откусываю от ломтика солёного огурца. Дав ей достаточно помучиться, я говорю ей:
— Вкусно. Спасибо.
Таллула смотрит на меня, и её взгляд остаётся недрогнувшим. Она ничего не говорит, и это раздражает. Она так хорошо умеет быть тихой, сохранять преимущество.
— Это был ещё один момент брауни, — говорит она наконец.
Я вскидываю брови, затем откусываю ещё солёного огурца. Я тихий. Она может почувствовать свои приёмы на собственной шкуре.
— Я запаниковала, — продолжает она. — Я не умею хорошо жить с кем-то вроде тебя.
— С кем-то вроде меня?
Она фыркает, но не кажется раздражённой, скорее... загнанной в тупик, будто она подбирает нужные слова.
— Дружелюбным. Эмоционально развитым. Решительно услужливым.
Услужливым.
Моё нутро скисает. За годы я для многих людей был «услужливым». Мне нравится помогать. Но я также узнал, что часто следует за этим, когда та манера, в которой я просто пытаюсь быть услужливым, становится «чересчур»... когда я сам «чересчур». Сам того не осознавая, я проталкиваюсь и распихиваю всех локтями, захожу слишком далеко. Говорю больше, чем у меня спрашивали. Предлагаю больше, чем должен. И тогда люди отстраняются. Я нравлюсь им за мою услужливость до тех пор, пока моя услужливость не начинает их донимать, и тогда я им уже не нравлюсь. И тогда они теряют терпение.
Не все так поступали — сюда не относится моя семья, некоторые хорошие люди, которые показали мне, что им нравятся все мои грани — шумный, болтливый, пытливый, любопытный я — и оставались рядом, но всё же достаточное количество людей заставило меня держаться настороженно.
И думаю, именно поэтому я раздражён. Потому что я снова тут, с Таллулой Кларк, которая в прошлом уже была чванливой и не раз заставляла меня чувствовать себя мудаком.
— Но я ценю помощь, — добавляет Таллула, нахмурив лоб, будто она сбита с толку и нервничает из-за того, какой я тихий.
«Видишь, Таллула? В эту игру могут играть двое».
— Мне просто... это непривычно, — продолжает она. — Я не очень хорошо справляюсь с таким. И я компенсировала это мелочным поведением. Мой уровень сахара тоже немножко опустился, что не является оправданием, но это контекст. Когда он опускается, я становлюсь раздражительной и сварливой. Так что... я сделала тебе сэндвич в качестве извинения, и я знаю, что постоянно извиняюсь, но обещаю, я буду вести себя лучше.
Я смотрю на неё, обдумывая её слова и глядя на сэндвич, который она мне сделала. Я не помню, когда кто-то в последний раз готовил что-то для меня, не считая мамы на семейных ужинах, и чаще всего я рядом с ней на кухне, тоже готовлю, с радостью находясь там, но всё равно... это... такой редкий случай.
И это приятно.
И теперь, делая очередной укус сэндвича и взвешивая свой ответ, съев уже большую часть еды и почувствовав себя намного лучше, я вижу, что я в этой ситуации тоже не ангелочек. Я проецировал на Таллулу то, как я привык делать вещи — я не уступал насчёт искусственного суккулента, когда она призналась, что просто хочет видеть в своей комнате растение, которое не умрёт; я настоял, чтобы мы сами собрали органайзеры.
Я был немножко мудаком.
Я напирал. Причем это не был мой лёгкий, добродушный, оправдываемый напор, а мой напор на полной скорости, невнимательный к другим и напоминающий асфальтоукладочный каток.
Прожевав последний кусочек сэндвича, я смахиваю с пальцев крошки на тарелку.