Она выпучивает глаза.
— Всех?
— Ну, их всего пять.
— Пять! — вопит она, подавшись вперёд.
— Пять, — подтверждаю я. — Их отлучили от матери, они едят нормальную еду, пользуются лотком; присматривать за ними будет несложно.
Таллула фыркает в свой стакан.
— О, конечно. Тебе только этого и не хватало. Кучка «несложных в присмотре» котят вдобавок к новому магазину, которым тебе нужно единолично управлять.
— Я управляю им не единолично, — напоминаю я с улыбкой. — У меня ещё есть ты.
Она вздыхает.
— В этой кошачьей истории был какой-то смысл?
— Был. Я хотел убедиться, что у тебя нет аллергии, прежде чем приносить их домой.
Таллула смотрит на меня, прищурив глаза и кусая губу.
Моя улыбка становится шире.
— Ты серьёзно подумываешь соврать об аллергии, чтобы я их не взял, да?
— Может быть, — признаётся она. — Но мы объявили перемирие. Это наверняка попадает под его действие.
— Определённо попадает.
— Что ж, тогда я заявляю, что если надумаю купить ещё мебели в Икее, то перемирие позволит мне заплатить за её сборку.
Я издаю болезненный гортанный звук.
— Проклятье, а ты безжалостно торгуешься. Ладно.
— Пять котят, — бурчит она в свой стакан виски. — Для галочки, нянчиться с этими комками шерсти, у которых коготки как иголки, не входит в ту работу, на которую я соглашалась. И да поможет им Господь, если их лапы доберутся до моего гардероба.
Я знаю, что ослепительно улыбаюсь ей, но ничего не могу с собой поделать. Таллула явно мало имела дело с котятами, поскольку они способны растопить даже самые ледяные сердца. Мне не терпится увидеть, как она бесповоротно влюбится в них.
— Супер. Отлично, — я открываю новую бутылку пива, затем делаю глоток. — Итак, следующий пункт в повестке. Просто уточняю, ты же не обзавелась аллергией на собак после Гертруды Стайн?
Её глаза делаются огромными как блюдца.
— Серьёзно? Ты заводишь собаку?
— Всего двух, — успокаиваю я.
— О нет, чёрт возьми.
— Брось, Лу. Давай честно. Аллергия на собак?
Она вздыхает.
— Нет. У меня нет аллергии на собак. Но не можешь же ты думать, что взять двух собак вдобавок к пяти котятам — это хорошая идея в данный момент.
— Они старенькие лапочки. Им нужен лишь тихий уголок для сна, пара прогулок в день, немного еды и воды. Я не могу и дальше оставлять их в приюте. Если бы их видела, ты бы тоже не смогла.
Таллула смотрит в потолок и вздыхает.
— Это будет чёртов зверинец.
— Разве так не лучше всего?
— Лучше всего, — сухо произносит она.
Я смотрю на неё — угасающее солнце и свечи купают её в мягком, меркнущем свете. Всё в ней сияет, и она выглядит так о*уенно великолепно в голубой майке и облегающих выцветших джинсах, что я не могу не любоваться ей.
Таллула склоняет голову набок, замечая, что я смотрю на неё.
— Что такое?
Я подношу пиво ко рту, затем делаю большой глоток.
— Ничего.
Она выгибает бровь.
— И всё же ты пялишься на меня.
Я правда пялюсь на неё. Я чувствую, как пиво согревает моё тело и развязывает мне язык.
— Сумерки тебе к лицу, Лу. вот и всё.
Таллула на мгновение притихает, моргнув, затем осушает свой стакан виски.
— Знаю.
Я хохочу, так сильно и от души.
— Тебе они тоже к лицу, — небрежно говорит она.
Мой смех резко обрывается.
— Как минимум, — добавляет она, — были бы к лицу, если бы три четверти твоего лица не скрывались за тем, что осталось от последнего визита бигфута к парикмахеру.
Я разеваю рот.
— Прошу прощения!
— Твоя борода, — поясняет она. — Она вышла из-под контроля. Ты, по сути, состоишь из пары глаз, сильного носа и бороды.
— И что тут плохого?
Таллула ставит свой стакан на одну из вязаных подставок, украшающих мой журнальный столик, затем подаётся вперёд, ползёт по дивану и оказывается на коленях возле меня. Её ладони обхватывают моё лицо и держат. Она мягко приглаживает мою бороду, обводит контуры моей челюсти. Её большие пальцы проходятся по краю моего рта, будто она ищет мои губы.
Она тихая, лицо напряглось от сосредоточенности. Подвинувшись ближе, она приподнимает мою бороду и ощупывает горло пониже челюсти. Моё дыхание застревает в лёгких, в мозгу происходит короткое замыкание, пока я осознаю все места, где она прикасается ко мне, и как это приятно — её колени прижаты к моему бедру, кончики пальцев проходятся по коже под бородой, большие пальцы прослеживают линию челюсти.
Её глаза встречаются с моими.
— Плохо тут то, что ты прячешься.
Я с трудом сглатываю.
— Я не прячусь.
Но Таллуоа в некотором отношении права. Я прячусь. Я прячу своё одиночество, свой страх провала, своё утомление после многих лет подработок, экономии и сбережений, своё томление по человеку, который захотел бы видеть и любить это всё.
— Ты, — шепчет она, подаваясь ближе и обхватывая моё лицо ладонями, — скрываешь под этой бородой чертовски горячие черты лица. И это трагедия.
Внезапно я не знаю, куда девать руки. Я с силой вжимаю ладони в диван, чувствуя переплетение льняных нитей.
— Ну не знаю.
— Даже не пытайся, — говорит она, наклоняясь ближе, и её рот всего на расстоянии вздоха от моего, — говорить мне, что ты не осознаёшь свою сногсшибательность.
Я снова пытаюсь сглотнуть, но так сложно думать, делать даже простые вещи, когда Таллула прикасается ко мне вот так и называет меня горячим.
— Откуда ты знаешь, что я сногсшибательный? Когда ты в последний раз видела меня гладко выбритым, мне было восемнадцать.
— Да. И тогда ты был горячим.
Мои глаза резко распахиваются.
— Ты считала меня горячим в колледже?
Она смеётся. Смеётся!
— Конечно.
— Что тут смешного, чёрт возьми?
— Вигго, ты и тогда знал, что ты горячий.
— Не знал. Если я и думал, что кто-то считал меня горячим, то ты к этим людям точно не относилась.
Она отмахивается от моей логики как от мошки.
— Бред.
— Не бред, — пылко заявляю я. — Вовсе не бред, — моё сердце гулко стучит, голова идет кругом. Одно дело — в прошлом иметь безответную влюблённость в Таллулу. И совсем другое — понимать, что тогда она тоже на меня запала.
С другой стороны, она просто сказала, что тогда считала меня горячим, а не то, что она на меня запала. Тут есть разница, по крайней мере, для меня. И я должен знать, есть ли разница для неё.
— Ты считала меня горячим, — говорю я ей. — Это означает... что ты тогда запала на меня?
Таллула отстраняется, положив ладони на свои бёдра. Она уже не так близко, как раньше, но всё равно достаточно близко. Я бы мог в мгновение ока податься вперёд и поцеловать её, если бы я захотел.
Если бы она хотела этого от меня.
Таллула грациозно прислоняется боком к спинке дивана, выпрямляет ноги, позволяя им свеситься с края, и её колени задевают моё.
— Смотря, что ты понимаешь под «запала».
Я прищуриваю глаза, начиная подозревать.
— Ты сама дай определение.
Таллула пожимает плечами, затем достаёт телефон из кармана. Разблокировав и напечатав что-то, она говорит, не отрывая глаз от экрана:
— Согласно словарю Merriam-Webster...
— Мне не нужно определение от Merriam-Webster, — говорю я ей. — Я хочу услышать твоё определение.
Она пристально смотрит на меня, притихнув на минуту, затем бросает телефон на диван рядом с собой и говорит:
— Я считала тебя симпатичным, даже красивым. Но думаю, что так и не дала себе узнать тебя достаточно хорошо, чтобы «запасть на тебя».
От меня не ускользает то, что Таллула так и не дала этому определение. Но я слишком опешил из-за её ответа, чтобы подловить её на этом. Я смотрю на неё, и моё сердце гулко ударяется о рёбра.
— Почему ты так сказала? Что не позволила себе узнать меня?