Но он делает шаг назад прежде, чем я успеваю найти в себе храбрость.
— Магазин открывается через пять минут, — говорит Вигго. — Мне лучше пойти туда. Подготовить всё.
— Окей. Я тоже скоро подойду, — я сцепляю руки перед собой, провожая его взглядом. Ромео и Джульетта семенят следом и проскальзывают в магазин прежде, чем Вигго закрывает дверь с тихим щелчком.
Я прикусываю губу, и моё сердце болит за него. Я бы сделала всё что угодно, чтобы помочь ему почувствовать себя лучше, исправить это. Но нельзя починить машину, которая не подлежит ремонту.
Если только...
Я вытаскиваю телефон и открываю браузер, ищу мастерскую Донни и номер телефона. Донни отвечает на звонок, и когда я объясняю, кто я такая и почему звоню, мои подозрения подтверждаются.
Эшбери подлежит ремонту. Просто этот ремонт чрезвычайно дорогой в том, что касается замены нужных запчастей.
— Я чувствую себя ужасно, — говорит Донни по телефону. — Я такой трус. Я уже две недели знал, что всё обстоит так, но продолжал искать обходные пути. Я знаю, как он любит эту машину, и слушай, сколько я его знаю, он всегда был исключительным парнем. Я хотел бы ему помочь. Он это заслуживает. Я так многим ему обязан.
Я непонимающе хмурюсь, затем вспоминаю, что Донни меня не видит.
— Что ты имеешь в вижу?
— Он раньше жил в квартире по соседству с моим папой. В то время я был занят кучей обновлений в своей мастерской, приезжал реже, чем следовало. У папы была болезнь сердца, о которой он мне не говорил — был слишком гордым, не хотел помощи; но ему нужно было мотаться на приём к врачу, забирать медикаменты. Вигго возил его на Эшбери всюду, куда ему было нужно, пока мой папа не слёг в больницу и не скончался.
В моём горле встаёт ком.
— Весьма похоже на Вигго.
— Мы познакомились на папиных похоронах, обменялись номерами. Я предложил ему в знак благодарности подремонтировать Эшбери. Он и слышать не хотел, но я настоял. Потом эти периодические починки машины перешли в то, что мы начали вместе пропускать по бутылочке пива, я приглашал его на ужин. Затем, когда моя жена получила травму, он круглосуточно помогал мне с ремонтом и необходимыми дополнениями в доме, чтобы она могла комфортно передвигаться по нему. Я бы сделал для него всё что угодно, даже не взял бы деньги за сам ремонт...
— Но запчасти, — заканчиваю я за него. — Они чрезвычайно дорогие.
На линии раздаётся тяжёлый вздох.
— Да. Я чувствую себя ужасно. Я надеялся, что если в этом месяце будет хорошая выручка, то я как-нибудь сумею это провернуть, но у меня просто не получается.
— Это мило с твоей стороны, Донни, но Вигго не хотел бы, чтобы ты делал такое для него.
— Это не означает, что он этого не заслуживает, — хрипло говорит Донни. Его голос осип от эмоций.
Мой взгляд опускается к конверту на столе. Конверту с чеком на мой гонорар.
— Донни, а ты не мог бы сказать мне, сколько будут стоить запчасти и работа по ремонту?
— Запчасти я тебе скажу, но ни за что на этом белом свете я не позволю кому-то платить мне за ремонт машины Вигго Бергмана, так что даже думать забудь.
Я улыбаюсь.
— Тогда запчасти. Сколько?
Донни называет мне цифру, и я очень хорошо понимаю, почему она привела к такому выражению на лице Вигго. Это слишком крупная сумма, чтобы отдавать её за ремонт машины, которой место на свалке.
Но разве не все машины в итоге оказываются на свалке? И кто сказал, что невозможно продлить их жизнь, если вложить в них время, любовь и труд? Нет ничего, что не подлежало бы спасению. Я должна верить в это. Ради Эшбери. Ради себя.
— Донни, — спрашиваю я, постукивая пальцем по столу, и моё лицо теплеет от улыбки. — А сколько ещё нужно добавить, чтобы не просто отремонтировать эту машину, а чтобы она была как новенькая?
Глава 28. Вигго
Плейлист: Hozier — Cherry Wine-Live
Я не могу спать. Я никогда не умел спать очень крепко или долго, мой мозг часто будит меня по ночам, бурлит идеями, моё тело вибрирует потребностью сделать с ними что-нибудь. Но последние две недели выдались беспрецедентно тяжёлыми.
Я вообще почти не спал, даже учитывая то, какими изматывающими были дни: книжный магазин оказался оживлённее, чем я когда-либо позволял себе надеяться; тренировки детей по футболу вечером среды, после закрытия магазина, и их матчи до открытия магазина субботним утром; просыпаться пораньше, чтобы печь, и допоздна готовиться к следующему дню накануне; всё это бок о бок с Таллулой, в магазине, на поле, на диване, пока она размеренно печатает на своём ноутбуке.
Неважно, насколько я выматываюсь, потому что мой мозг не может перестать зацикливаться на том, что надвигается, и чего я ужасно боюсь — конец нашего соглашения, когда мы перестанем быть соседями, коллегами, делить жизнь и дом.
И Таллула не готова поговорить об этом.
Последние две недели я просыпался посреди ночи, смотрел в потолок, пытался напоминать себе о том, что я ей обещал, на что мы договорились, что мы оба хотели попробовать вместе и посмотреть, к чему это приведёт — никаких «мы должны», никакого графика.
Но я на суровом примере понимаю, что иногда вещи хорошо звучат в теории, но на практике оказываются отстоем.
Бессонница снова наносит удар, поэтому я в два часа ночи сижу в гостиной, вяжу одеяло для малыша Бергман-Маккормак №3, качаюсь в кресле-качалке, в наушниках повторно звучит один из моих любимых исторических романов, и я сдвинул один наушник с уха, чтобы слышать собак дальше по коридору в моей комнате. Иногда они начинают гавкать посреди ночи, и я не хочу, чтобы они разбудили Таллулу, которая весь день выматывалась со мной в магазине, весь вечер писала, рано просыпалась со мной по утрам, делила кофе и планы на день. На наш день.
— Глава двадцать вторая, — произносит Мэри Джейн Уэллс.
Я тихонько матерюсь, нажимая стрелочку перемотки в приложении. Я отключился. Пропустил целую главу. В последнее время такое часто случалось. Вот насколько всё плохо. Я даже на любовном романе сосредоточиться не могу.
Я в раздрае.
Как раз когда глава начинается заново, Джульетта входит в комнату, Ромео следует за ней. Она скулит и семенит по коридору в сторону комнаты Таллулы.
Я хмурюсь, откладываю вязальные спицы и одеяло в процессе, снимаю наушники. Тогда я слышу то, что, должно быть, привлекло Джульетту — слабое, пронзительное попискивание, доносящееся из комнаты Таллулы.
Моё сердце часто стучит. Я знаю, что значит этот писк. Я видел, как телефон Таллулы начинал орать — приложение на её телефоне, которое, как она объяснила, связано с её устройством непрерывного мониторинга глюкозы и пищит, оповещая её, что уровень сахара слишком низкий или слишком высокий. Она сказала мне, что если я услышу такой писк ночью, и он не прекратится, то мне можно затарабанить по её двери и проследить, чтобы она проснулась, пока уровень сахара не стал чрезмерно высоким или слишком низким.
Писк прекращается, и это дарит небольшое облегчение. Я осознаю, что задерживаю дыхание, так что заставляю себя выдохнуть, сделать медленный глубокий вдох, затем снова выдохнуть. Я считаю секунды, внимательно прислушиваясь и стараясь не беспокоиться. Она говорила лишь убедиться, что она проснулась, когда писк продолжается, но что, если прибор дал сбой? Что, если она до сих пор не в порядке?
Я убираю вязальные принадлежности с моих колен, убираю наушники, которые до этого повесил на шею, и тут слышу приглушённый звук плача — плача Таллулы. Я соскакиваю с кресла-качалки, бегу по коридору мимо собак. Сильно стучу в дверь её комнаты.
— Лула? Ты в порядке?
Её голос отвечает сразу же, но звучит слабо и хрипло.
— Д-да.
Я прижимаюсь лбом к двери, тяжело выдыхая. Я испытываю облегчение от того, что она ответила, что её состояние достаточно хорошее, чтобы сказать мне, что всё в порядке. Но в то же время мне очень тяжело, во мне пульсирует тревога. Это не кажется достаточным — стоять, пока нас разделяет дверь, и держаться только за нетвёрдое ободрение.