— Лула, — говорю я достаточно громко, чтобы она услышала через дверь. — Можно я... — я хрипло сглатываю, затем делаю глубокий медленный вдох. — Можно я зайду?
Следует секундная пауза, затем очередное хриплое, нетвёрдое «Да».
Я мгновенно открываю дверь и спешу в комнату. Она свернулась на боку в кровати, голубые волосы рассыпались по подушке, слёзы текут по щекам, пока она сжимает коробочку сока и размеренно пьёт через трубочку. Моё сердце падает в пятки.
— Лула, — я спешу к ней.
Она шмыгает носом, когда я встаю на колени возле неё. Я так сильно хочу прикоснуться к ней, сделать что-нибудь, как-нибудь помочь, но я не уверен, что будет ощущаться приятно, а что сделает всё только хуже.
— Я в порядке, — бормочет Таллуда. По комнате эхом разносится звук того, как она втягивает последние капли сока через трубочку.
Я смотрю на неё, моя ладонь скользит по простыне к её руке, вяло лежащей на постели.
— Могу я... — я всматриваюсь в её глаза. — Могу я что-то сделать? Могу я помочь?
Её мизинчик задевает кончик моего пальца, затем обхватывает его. Она устало наклоняет пустую коробочку от сока в мою сторону. Я забираю её и ставлю на прикроватную тумбочку.
Таллула находит свой телефон на матрасе, снимает блокировку, смотрит в приложение и вздыхает.
— Фруктовые мармеладки? — тихо просит она. — В ящике тумбочки?
Испытывая облегчение от того, что я могу что-то сделать, немножко помочь, я поворачиваюсь, открываю ящик и достаю пакетик мармеладок.
— Ещё один, — тихо говорит она, затем добавляет: — Пожалуйста.
Я беру второй пакетик мармеладок, кладу оба на её постель. Разрываю первый и протягиваю ей. Таллула запускает руку внутрь, собирает всё содержимое маленького пакетика в ладонь, затем закидывает в рот. Она закрывает глаза, жуя, и у неё вырывается тяжёлый вздох. Она кажется такой... изнурённой. Такой усталой.
У меня щемит сердце. Я мягко отпускаю её мизинчик и беру её руку в свою ладонь.
— Так нормально? — шепчу я.
Она отвечает слабым сжатием моей руки. У двери раздается тихий собачий скулёж. Я оборачиваюсь и вижу Ромео и Джульетту, которые послушно ждут на пороге, не сводя глаз с Таллулы.
Таллула открывает глаза и тоже видит их. Она слабо улыбается, затем поднимает руку, подзывая их к себе. Они бросаются к ней и лезут поверх меня, чтобы тыкаться носом в её ладонь и лизать.
Лула начинает снова шмыгать носом, и её усталая улыбка меркнет, а на глазах выступают новые слёзы.
— Лула, что я могу сделать? Ещё фруктовых мармеладок?
Она кивает. Я разрываю второй пакетик, и её ладонь отрывается от собак ровно настолько, чтобы нырнуть во второй раз и закинуть все мармеладки в рот. Она с очередным вздохом закрывает глаза и размеренно жуёт.
Собаки скулят, нюхают пустые пакетики от мармеладок, меня, Таллулу. Я глажу их по головам, чтобы успокоить.
Таллула проглатывает, вздыхает и поворачивается на спину. Собаки, похоже, расслабляются вместе с Таллулой, ложатся на животы, сами удовлетворённо вздыхают.
Таллула медленно поворачивает голову ко мне и встречается со мной взглядом.
— Спасибо, — шепчет она.
Всё ещё сжимая её ладонь, я поглаживаю её костяшки большим пальцем.
— Не благодари меня за это, Лу.
Её глаза закрываются. Но ладонь сжимается крепче. Она снова поднимает веки, не сводя с меня взгляда.
— Останешься? — шепчет она.
Ей не нужно просить меня дважды. Из положения стоя на коленях я начинаю опускаться на пол, готовый сидеть у кровати и просто оставаться рядом, но Таллула тянет мою руку.
— Здесь, — говорит она, кивая на пустую половину её кровати. — Если ты не возражаешь.
Я перевожу взгляд со свободного места на дальней половине кровати на неё.
— Уверена?
Она кивает, снова прикрывая глаза.
— Угу.
Я аккуратно забираюсь на кровать и ложусь поверх одеяла. Я устраиваюсь на боку, кладу согнутую руку под голову и наблюдаю, как Таллула поворачивается ко мне и прижимается ближе, тоже положив голову на мою руку.
— Обнимешь меня? — просит она.
Я обвиваю её свободной рукой, нежно поглаживая её по спине.
— Нормально себя чувствуешь?
Она кивает.
Я чувствую её слезы прежде, чем осознаю, что она плачет. Она такая тихая, такая неподвижная в моих объятиях. Я перестаю гладить её по спине и отстраняюсь ровно настолько, чтобы посмотреть на неё, мягко провести пальцем под её глазами и стереть её слёзы.
— Лула, — шепчу я. Я хочу сказать больше, выразить то, как мне жаль, что ей приходится проходить через это, спросить, в порядке ли она, сказать, что её слёзы меня убивают, и что мне хотелось бы забрать всё то бремя, что она каждый день тащит со своей болезнью, и взять всё это на себя. Всё это я вкладываю в эти два слога — Лула — и каким-то образом я знаю, что она это понимает.
Она поднимает на меня взгляд, прерывисто вздыхает, и на её глаза наворачиваются новые слёзы.
— Я просто пи**ец как устала, — шепчет она. — Устала от того, что моя дурацкая помпа отклеивается и всё портит. Устала просыпаться с низким сахаром. Устала от повышения сахара, хотя у меня идеально хороший день, и на это нет никакой проклятой причины. Устала делать всё правильно, но эта дурацкая болезнь всё равно умудряется выбивать почву из-под моих ног. Это так угнетает, от этого нельзя сбежать. И так одиноко, пи**ец как одиноко, когда я единственная, кто это понимает, кто несёт на себе бремя этой болезни и её непредсказуемости. Я так устала... — её голос срывается, и она прижимается ко мне.
— Мне так жаль, Лула, — я опускаю щеку на её макушку, снова глажу по спине. — Я не могу себе представить, как это тяжело, как это выматывает. Я знаю... я никогда не пойму, каково это — быть на твоём месте, жить с этой болезнью, но... если я как-то могу забрать у тебя часть бремени... если рассказав мне больше, показав мне... или положившись на меня, ты почувствуешь себя легче, то я... я хочу это сделать. Я бы... я бы посчитал это за честь.
Она шмыгает носом и прижимается лбом к моей груди.
— Это помогает... иногда просто поговорить об этом вот так. Помогает то, что ты сейчас не паникуешь, увидев меня с низким сахаром; ты дал мне то, что мне надо было съесть, ты остался, ты... всё ещё здесь.
— Конечно, — я крепко обнимаю её, обвив рукой её талию, и она дёргается.
— Осторожнее с помпой, — она отстраняется, поднимая футболку.
— Чёрт, прости, Лу, — паника скручивает моё нутро. Я сшиб её? Сделал всё только хуже?
Её ладонь ложится на маленький диск, прикреплённый к её животу. Она проводит пальцами по клейкой части. Затем отстраняется, берёт устройство НМГ с тумбочки и проверяет что-то в нём.
— Всё хорошо. Ничего не случилось.
— Ты уверена? Мне очень жаль, Лу, я бы ни за что...
Её ладонь сжимает мою.
— Всё хорошо. Обещаю.
— И твой уровень сахара тоже? Теперь в порядке?
Таллула проверяет телефон, открывая приложение. Она смотрит на экран, сосредоточенно хмурится. Выражение её лица слегка проясняется, затем она поворачивается и откладывает телефон и НМГ обратно на тумбочку.
Она снова прижимается ко мне, поднимая на меня взгляд.
— Сахар тоже в норме, — я удерживаю её глаза, а Таллула берёт мою руку и направляет к своей помпе. Она аккуратно проводит моим пальцем по краю пластыря, который её удерживает. — Всё прочно и надёжно, — шепчет она. — Ты не отодрал её.
Я хрипло сглатываю, переполняемый эмоциями, когда она кладёт ладонь на моё бедро и просовывает свою ногу между моих. Наши взгляды не отрываются друг от друга, пока я медленно провожу рукой от её бедра по спине, рисуя успокаивающие круги. Я испытываю облегчение от того, что не навредил ей. Я ошеломлён этим доверием и честностью, которые она мне подарила, рассказав, как это тяжело, показав этот совершенно новый уровень этой стороны её и её жизни.