Тяну ее на себя, усаживаю на колени, и она тут же обнимает меня руками и ногами. Так привычно, словно проделывает это ежедневно. И в глотке комок застревает от правильности ее позы.
Прижимаю ее к себе и поднимаюсь на ноги вместе с ней. Возвращаюсь в спальню.
— Ты же понимаешь, что мы не можем… — вдруг говорит она и в этих ее словах столько разочарования, словно я отнял у нее не возможность заняться со мной сексом, а самую сокровенную мечту.
Я лишь киваю и укладываюсь с ней на кровать, так и не расцепив объятий. Она чуть ерзает, удобнее устраивается на мне и растекается патокой по моему напряженному телу. Тихо вздыхает и вздрагивает, ощутив мое возбуждение. Заглядывает в глаза с такой надеждой, что комок в глотке обрастает колючками метровой длины. В синеве ее моря штормит неприкрытое желание. Но я буду полным мудаком, если позволю ей поддаться страсти и ступить за черту, где она никогда себя не простит.
— О чем ты мечтаешь, Ева? — спрашиваю, укладывая ее голову себе на грудь. Она обнимает меня за плечи, целует ключицу и улыбается. — Расскажи, Ева…
И она отзывается на мою просьбу, а я слушаю-слушаю-слушаю, запоминая каждое слово. И улыбаюсь, как дурак, вдруг отчетливо понимая, что ее мечтаний хватит на долгую и счастливую жизнь. Нашу жизнь…
— Хочу в горы, — начинает не с того, что я готов услышать. — Глупо, наверное, да? — спрашивает, но не ждет ответа. — Но мне дико не хватает гор. Не моря, а заснеженных вершин, неба, до которого можно дотронуться рукой. Мороза на щеках и шальной эйфории на крутом склоне...Хочу, чтобы Данька...вырос счастливым. В футбол играл, если ему это так нравится. Семью большую хочу. Знаешь, у моей мамы две сестры, брат. У каждого из них дети. У папы сестра и брат. Бабушки, дедушки...Но мы никогда не были семьей. Не собирались за одним столом по праздникам, не помогали друг другу. И когда я встретила Сергея, — натягиваюсь тетивой, не замечая, как сдавливаю ее хрупкое тело ладонями, но Ева молчит и ни единым звуком не выдает, что ей больно, а я...слушаю, — казалось, я получила столько всего...Такую невероятно дружную семью...Но со временем все растерялись… Я стала редко общаться с родителями. Только с братом…
Она осекается и замолкает надолго. А я вспоминаю, как она побелела, когда я пытался усадить ее на свой байк, как всегда хмурилась, видя меня на «Сузуки» — подарке отца. Но что-то не так было с этим ее страхом…
— Он погиб, — не спрашиваю, констатирую факт, сложенный, как мозаика из мелких деталей.
— Да, — на рваном выдохе. — Разбился на мотоцикле семь лет назад. А я...я даже не знаю, где его могила.
— Почему? — и глухая боль бьется в висках пойманной птицей.
— Сергей не пустил, — и тут же, без перехода. — Я каждый Новый год загадывала желание Деду Морозу. Писем не писала, как-то не было такой традиции. А желание — да. Каждую ночь, когда все засыпали, я садилась под елку и просила у Деда Мороза сестру-близняшку.
Фыркаю весело, запустив пальцы в ее локоны.
— И не смейся, — бьет меня кулачком в бок. Притворно охаю и целую ее в макушку. — Я знаю, что это глупо и невозможно, но мне очень хотелось такую копию себя, чтобы было не так одиноко. А когда подросла, стала просить большой дом, мужа любимого и много детей. Даже когда точно знала, что никакого Деда Мороза не существует.
— Так уж и не существует? — изгибаю бровь. — Сын-то есть. Офигительный парень. И он выкарабкается, Ева. Веришь?
— Верю, — отзывается, водя пальчиком по груди. — Только тебе и верю.
— Вот и прекрасно. А все остальное…все будет, Ева. Ты только верь мне, родная. Большего не прошу. Слышишь?
Не слышит, потому что спит, щекоча теплым дыханием кожу. Накрываю нас одеялом и шепчу:
— Просто Дед Мороз заблудился малость. Но я найду этого сукина сына, обещаю…
Девять лет прошло и вот он я, Дед Мороз, только мешка с подарками и не хватает. Хотя...мешок есть и подарки. Только все не то. И Дед Мороз не тот. Потому что самую сокровенную мечту Бабочки о большой семье и куче детей мне не исполнить. Судьба та еще сука все решила за меня однажды. Позаботилась, чтобы такой мудак, как я, даже не помышлял о размножении.
Боль хлестнула по старым ранам, заколола в давно заживших шрамах. Все, блядь, пора завязывать с этой херней. А то так недолго и до знакомства со смирительной рубашкой.
Отставляю пустую чашку, посылаю нахер идиотку-бессонницу с ее гребаными стенаниями и возвращаюсь к своей Бабочке. Залезаю под одеяло, сгребаю ее, такую теплую, мягкую и сладкую, в охапку и проваливаюсь в сон без кошмаров.