— Баффа, — не успев прийти в себя, байкер представился нецивильным именем.
— Погодь-погодь, — присмотрелся к нему дядя Ваня. — А ведь точно, Большой Бабах, собственной лысой персоной. А я — Элендил, эльф в отставке. Помню тебя по «Эгладору». Эх, хорошо мы тогда зажигали!
— А то! — радостно улыбнулся Баффа, поняв, что перед ним свой.
— Работу, знать, ищешь?
— Ага… Хотел охранником — не взяли. Обещали потом грузчиком взять, а жрать сейчас хочется.
— Ну, работу ты, считай, нашел, — усмехнулся дядя Ваня. — Только платят здесь немного. Больше пятнахи не получишь.
— Да мне и то за счастье! — замахал на него руками Баффа. — Много ли мне надо?
— Тогда лады. Ксива с собой?
— С собой.
— Ну пошли. Напишешь заяву, а я завтра ее в контору снесу. Послезавтра уже на работу выйдешь. А сейчас пошли посидим, старое вспомним. Из наших кого давно встречал?
— Назгула Питерского два дня назад видел. А вчера у меня Добс сидел.
Они хлопнули друг друга по плечу, позабыв про мальчика Ваську, и спустились в подвал, где их ждала початая бутылка водки. А мальчик, загадочно улыбаясь, еще пару минут смотрел на закрытую дверь, а затем растворился в тумане.
Там, где страхом кормилась мразь,
Там, где пошлостью дышит молва,
Чистый голос пророс сквозь грязь,
Пепел книг сложился в слова.
Назгул медленно брел по коридору школы, пытаясь хоть как-то уложить в голове все, чему стал свидетелем. Теперь ему стало ясно, почему американцы в таком ужасе — для них появление подобных детей равносильно гибели всего, чем они живут и что навязывают остальным. Ясноглазые — росток нового мира, чистого и доброго. Неужели этот росток способен прорваться через все напластования грязи, подлости и жестокости, возведенных в ранг добродетели?..
Хотелось на это надеяться, но надеяться Назгул не имел права — слишком много видел и слишком хорошо знал этот проклятый Создателем мир. «Хозяева жизни» сделают все возможное, чтобы вырвать росток с корнем, чтобы даже следов от него не осталось. А значит, его задача — помешать им, чего бы это ни стоило. Даже ценой собственной жизни, поскольку его жизнь по сравнению с жизнями этих невероятных детей ничего не стоит. Вопрос только: как помешать?
Взгляд скользил по лицам встречных учеников и учителей. Когда он видел у кого-то из детей ясные, горящие внутренним светом глаза, то едва заметно улыбался. Как много их, оказывается, в этой школе! Не только в шестом «А», даже среди старшеклассников попадаются. Ясноглазые тоже в ответ обнадеживающе улыбались. Господи, да они же все понимают! С каждым мгновением в душе Назгула крепла решимость защитить их, закрыть собой от любой беды. Ведь они — это то, чем не смогло стать его поколение неформалов, не сумело стать. А дети сумели.
— Все не так, Назгул, — дотронулся до его локтя какой-то мальчишка лет десяти. — Все намного меньше и намного больше. И неизмеримо сложнее. Просто время пришло.
«Они что, мысли читают? — изумился прокурор. — Хорошо бы, это хоть какое-то преимущество».
Мальчишка слабо улыбнулся, кивнул и исчез в толпе. Назгул поежился и пошел дальше. Внезапно его внимание привлек невысокий черноволосый мужчина с залысинами, несущий под мышкой стопку тетрадей и классный журнал. Чем-то он показался Назгулу знакомым. Он принялся лихорадочно вспоминать, а вспомнив, радостно улыбнулся и перехватил озабоченного учителя.
— Здравствуй, Микки! Давно не виделись.
— Мы знакомы? — деловито пробасил тот, остановившись.
— Назгул Питерский. На «Хишках» виделись.
— Рад тебя видеть! — хлопнул его по плечу Микки. — Как же ты меня узнал через двадцать-то лет?
— Да вот узнал, — развел руками Назгул. — Ты мало изменился.
— Если б ты не подошел, я б тебя точно не узнал. Ты что тут делаешь?
— С инспекцией прислали. Я в прокуратуре служу.
— В прокуратуре? — встревожился Микки. — Нас уже задрали этими инспекциями. Одна за другой! Может хоть ты скажешь, в чем дело?
— Скажу, но не здесь, — помрачнел Назгул. — У тебя есть время потолковать?
— Есть, у меня как раз окно. Пошли в курилку, урок начнется — там никого не будет.
— Пошли.
Как выяснилось, неофициальная курилка располагалась в подвале. В любом другом месте курить в школе было строжайше запрещено. Впрочем, и здесь тоже, но злостные курильщики продолжали дымить, а директор смотрел на это сквозь пальцы — главное, чтобы дети не видели. Кто-то притащил в подвальчик пару колченогих скамеек и ободранную старую тумбочку, на которой стояла играющая роль пепельницы консервная банка. Назгул с Микки достали сигареты, закурили и уставились друг на друга, ожидая, кто первым нарушит молчание.