— Катя, уходи, пожалуйста. Уходи. Уходи и будь счастлива.
— Ты пожалеешь, — сказала Катя, едва не плача. — Посмотри на себя. Не он, так ты его бросишь. Не сегодня — завтра тебе надоест такая жизнь. Это блядство. А я уже привыкла к нему. Привыкла, понимаешь? И Гриша, наш сын, он скучает. Он тоже привык. Пожалей хотя бы ребёнка. Ему-то за что?
— И он, — чеканя каждую букву, ответила я, — и он тоже пусть будет счастлив.
Как только за Катей закрылась дверь, отрезая её от того, что чувствовалось мне святым и непорочным, я бросилась в комнату и вытащила из-под кровати забившегося там в испуге Клауса, прижала его груди. А потом разрыдалась.
Моё состояние нельзя было назвать иначе, кроме как раздавленным. Только что меня методично, фраза за фразой бессердечно утрамбовывали холодной и расчётливой кувалдой, и, в конце концов, я превратилась в плоское рыдающее ничто. Не знаю, как у меня хватило сил, которых вроде бы отродясь не бывало, на то, чтобы выдержать при Кате её гнёт, её желчь и громадное желание увидеть воочию, как я исчезаю с лица земли.
Наша встреча теперь вспоминалась мне, будто во сне: тёмные волосы, враждебно раскинувшиеся по плечам; тёмные глаза, смотрящие пристально, прямо в душу, готовые вынуть её и истоптать; дьявольские губы, ухмыляющиеся надменно, будто знают истину, которая неподвластна мне. Катя пришла не отвоёвывать, она пришла уничтожать. И её план сработал — я оказалась уничтоженной под самый корень. Я рыдала и выла, не понимая, не желая понимать, кому до́лжно верить из двух правд, которые я услышала.
Тони говорил не раз, что терпеть не может Катиного мальчишку, что одно его присутствие вызывает у него нервный тик. Но на фотографиях я видела, подлинно видела счастливые лица. Катя упомянула об «Антошиных интрижках», но ни о чём, даже близком по смыслу ни разу не прозвучало в наших с Тони диалогах. Я молилась Господу, чтобы он открыл мне глаза, но открывать их сама отчаянно не желала, потому валялась на кровати с сомкнутыми веками, почти душа бедного Клауса, абсолютно непонимающего, что в мире людей всё устроено хитрее и жёстче, чем в мире серых безродных котов.
Глава 9 (Ч.7)
Боль накатывала снова и снова, и я уже не отдавала отчёта в том, что терзаю себя сама, что пора прекратить, обождать успокоиться, а то, как я минута за минутой обогащаю и поддерживаю эпицентр своей боли, никак не может помочь в сложившейся ситуации.
На выручку мне пришёл некрепкий, смятённый сон, но он хотя бы просушил мои слёзы.
Утром я встала с распухшим лицом, а Тони заявился тогда, когда я ещё не успела привести себя в порядок.
— Что случилось? — вместо старого-доброго «Привет!» сказал он мне, входя в квартиру. — Эй, ты что плакала?
— Тебе показалось, — ответила я и сразу ушла в кухню, вспомнив, что мой суп так и остался на плите, недоготовленным.
— Эй, Лиз!.. Погоди!..
Тони разулся, последовал за мной.
От него пахло перегаром, в котором нетрудно было различить выпитый вчера виски и две пачки скуренных сигарет. Этот запах стал в каком-то смысле привычен, но сейчас он раздражал как-то по-особенному. Мне не хотелось говорить с Тони, по крайней мере, до того момента, как он умоется и почистит зубы.
Я стояла к нему спиной и пыталась оживить кастрюлю супа, которую было легче вылить целиком, чем производить какие-то реанимационные действия.
— Лиз, почему ты плакала? — спросил Тони у меня за спиной.
— Я же сказала, тебе показалось, — зло выпалила я. — Ты можешь просто ни о чём не спрашивать и просто сесть за стол?
— Нет, не могу. Я хочу понимать, в чём дело.
— Да ни в чём! — заорала я, что есть силы, и повернулась.
Тони отпрянул на миг, и мне показалось, что он сейчас ударит меня. Но он стоял неподвижно. Глаза его метались по моему лицу, по кухонным стенам, по полу.
— Объясни, почему ты кричишь, — попросил он.
— Я кричу, потому что иначе ты меня не слышишь.
— Я слышу тебя, — Тони сделал шаг навстречу, чтобы обнять.
И вновь меня зазнобило ощущением, что я буквально тону в табачно-спиртном смраде, а руки Тони оставляют на мне чёрные зловонные следы, которые словно прожигают насквозь.
Он пытается меня поцеловать. Я уворачиваюсь, прекращая дышать. Меня тошнит, а в животе скручивает желудок. Мне так больно, так противно…
— Не надо меня сейчас трогать, пожалуйста.
— Лиз, какого чёрта? — снова и снова требовал ответа Тони, но теперь я уже отчётливо слышала, что он тоже закипает. — Я приезжаю с работы, застаю свою девушку в слезах, пытаюсь узнать, что произошло, а меня отталкивают.