– Очень уютно, – сказал Адам, когда Катринка включила свет и пригласила его войти.
– Здесь тесно.
– Но очень мило.
Адам действительно так думал. Многие женщины, как ему казалось, обставляли квартиру претенциозно и так загромождали пространство вещами, будто специально намеревались вызвать у мужчин ощущение дискомфорта. Это, безусловно, относилось и к обстановке его дома в Ньюпорте, который был забит вещами, собиравшимися поколениями предков, чья жизнь была достаточно размеренной и протекала в роскоши. В нем не было ни клочка пространства, который не напоминал бы о прошлом, и все стены были увешаны картинами, приобретенными в давние времена. Несмотря на размеры этого дома – двадцать две жилые комнаты, не считая помещений для слуг и постройки, где когда-то находились экипажи, – Адам нередко испытывал приступы клаустрофобии.
А маленькая квартирка Катринки, наоборот, казалась просторной и полной воздуха: светлые стены, диван и кресла в стиле бидермайер, еще несколько со вкусом подобранных антикварных вещиц, над столом несколько фотографий, и вокруг на степах множество произведений искусства – от небольших карандашных рисунков до внушительных размеров акварелей, прикрепленных к большой шелковой ширме над камином. Это жилье разительно отличалось от его собственной аскетичной квартиры в Манхэттене и было одновременно и простым, и привлекательным.
Катринка достала два хрустальных бокала и вышла па кухню, чтобы поставить розы в воду. Он открыл шампанское, разлил его в бокалы и протянул ей один из них, когда она вернулась в комнату.
– За нас, – провозгласил он.
Щеки Катринки сильно вспыхнули. Она засмеялась, чтобы скрыть это.
– Быстро же вы появились.
– Быстро? Мы не виделись уже больше двух месяцев.
– Это наш первый… – она запнулась, подбирая слово, но так и не подобрала нужного нейтрального слова, – обед.
– А кто в этом виноват?
– Не стоит говорить о вине, – ответила она, отпив глоток шампанского и размышляя о том, достаточно ли уже прошло времени для того, чтобы Адаму не показалось, что она поддерживает этот тост. Она не хотела, чтобы он воспринял ее согласие пообедать с ним как гарантию всего того, что он, наверное, замыслил.
– Поспешите переодеться, – сказал он. – Я заказал стол в «Обержин» на восемь тридцать. Это был, бесспорно, лучший и самый дорогой ресторан не только в Мюнхене, но и во всей Западной Германии; его шеф-повар учился у Поля Бокюза в Лионе, и Катринка давно мечтала там пообедать. Тем не менее она колебалась: она терпеть не могла, когда с ней вели себя слишком самоуверенно. Адам заметил это и добавил успокоительно:
– Если вы откажетесь, я готов отправиться туда один. Плохая кухня для меня страшнее, чем обед в одиночестве.
В этой фразе содержался давний протест Адама на надоевшие поучения его матери о том, что чрезмерная забота о пище вульгарна. Поэтому держать весьма посредственных поваров было для нее естественным проявлением пуританизма, свойственного Новой Англии.
Катринка надела свой лучший вечерний костюм фирмы «Шанель», который она купила несколько недель тому назад, – юбку в пышную складку с крепдешиновым жакетом кораллового цвета поверх короткой кофточки, расшитой бежевым и золотым люрексом. На ней были еще нитка искусственного жемчуга хорошего качества и жемчужные серьги.
Катринка беспокоилась, что выглядит излишне экстравагантной. Но поняв по выражению лица Адама, что костюм ему действительно нравится, она успокоилась.
– Прекрасно, – прошептал он, помогая ей надеть пальто, обыкновенное пальто, очень приятное, из теплой черной шерсти, которое она носила уже несколько лет. Когда он говорил, она ощутила на шее его дыхание и слегка вздрогнула.
– Вам холодно? Может быть, надеть что-нибудь потеплее?
– Нет, все в порядке, – ответила она. У нее было еще только одно пальто из толстого твида, которое она носила на работу.
– Машина ждет на улице.
Они отправились в ресторан на взятом им напрокат черном «мерседесе», который вел одетый в форму шофер. Для Катринки это было внове, и ей это понравилось, возможно, прежде всего из-за удобств – автомобиль ждет у кромки тротуара, водитель спешит открыть дверь, не надо ждать такси или идти к подземке, дрожа от холода или промокая под дождем.