– Было бы хорошо, если бы до отъезда она немного позанималась английским, – заключил он.
– О, я с удовольствием буду с ней заниматься, – предложила я.
– Прекрасная мысль, – согласился Махмуди. – Вы можете приводить ее к нам домой по утрам. И пока я на работе, Бетти будет ее обучать.
Позже, по пути домой, Махмуди признался, что очень доволен. Элхам была славной девочкой, воспитанной гораздо лучше, чем большинство иранских детей, и Махмуди хотел ей помочь. Он испытывал к ней особую нежность – ведь она потеряла мать и осталась сиротой, как и он в детстве. Более того, он был рад, что для меня нашлось занятие.
– Я хочу, чтобы ты была здесь счастлива, – сказал он.
– Я и сама этого хочу, – солгала я.
Уроки английского языка, которые я давала Элхам, как оказалось, тоже были ниспосланы мне Богом. Махмуди больше не уводил Махтаб к Малук, Махтаб нужна была нам с Элхам как переводчица, а когда занятия заканчивались, девочки весело играли.
Реза с Ассий собирались совершить паломничество в святую мечеть в Мешхеде, куда за чудодейственным исцелением когда-то ездила Амех Бозорг. Еще до рождения Мехди Реза и Ассий заключили наср, дав обещание совершить паломничество, если Аллах пошлет им сына. То, что Мехди был инвалидом и умственно отсталым, не имело значения – они должны были исполнить данный обет. Когда они предложили нам поехать с ними, я уговорила Махмуди согласиться.
Мешхед расположен у северо-восточной границы Ирана, и мы должны были лететь туда самолетом. А в последнее время то и дело происходили угоны самолетов, значит, существовала пусть и минимальная, но все же реальная возможность, что наш самолет неожиданно приземлится в Багдаде.
Кроме того, эта поездка, скорее всего, успокоила бы Махмуди. Мое желание присоединиться к паломникам служило несомненным доказательством того, что я все сильнее проникаюсь духом его страны.
Но мое рвение имело и другие, гораздо более глубокие мотивы. Я и вправду хотела совершить паломничество. Ассий сказала мне, что если надлежащим образом проделать все ритуалы у мешхедской гробницы, то тебе будет даровано исполнение трех желаний. Мне было довольно одного, и я изо всех сил старалась поверить в чудесную силу Мешхеда.
– Некоторые приводят туда больных или бесноватых, привязывают их веревками к гробнице и ждут чуда, – серьезно сказала мне Ассий. – Со многими оно происходит.
Я уже сама не понимала, что принимала, а что отвергала в религии Махмуди. Я знала только одно – мною двигало отчаяние.
Махмуди охотно согласился принять участие в паломничестве. У него тоже были свои желания.
До Мешхеда мы долетели быстро, и из аэропорта Махмуди заторопился на такси, чтобы ехать в гостиницу. Они с Резой забронировали номера в самом лучшем городском отеле.
– Что это такое? – пробормотал Махмуди, когда мы вошли в нашу холодную, сырую комнату.
Кровать была в буграх. Облезлый кусок материи на окне служил занавесью. В серой штукатурке стен, к которым десятки лет не прикасалась кисть маляра, зияли щели. Ковер был до того грязный, что мы не решились ступить на него босиком. А из туалета омерзительно несло.
«Люкс» Резы и Ассий, соседствовавший с нашим, был не лучше. Мы решили сразу же отправиться к гробнице – отчасти из религиозного рвения, отчасти чтобы побыстрее убраться из отеля.
Мы с Ассий облачились в аббах, взятый напрокат для такого случая. Это арабское покрывало типа чадры, но только с эластичной тесемкой, которая удерживает его на голове. Мне, не привыкшей к чадре, справиться с аббахом было гораздо проще.
Все вместе мы пошли к мечети, расположенной примерно в пяти кварталах от гостиницы; на улицах было полно торговцев, наперебой расхваливавших свой товар – четки и молитвенные камни. Иные продавали красивое шитье и драгоценности, сработанные из бирюзы. Повсюду из громкоговорителей неслись молитвы.
Мечеть, украшенная фантастическими куполами и минаретом, была самой грандиозной из всех, что я когда-либо видела. Протиснувшись сквозь толпу правоверных, мы остановились у бассейна перед входом, чтобы совершить омовение перед молитвой. Затем гид провел нас через большой двор и показал различные помещения, где полы были устланы изысканнейшими персидскими коврами, а на стенах висели гигантские зеркала, обрамленные серебром и золотом. Источником света служили хрустальные люстры колоссальных размеров; отражавшийся в зеркалах свет слепил глаза.
По мере приближения к хараму мужчины и женщины разделились. Мы с Ассий, волоча за собой Мариам и Махтаб, пытались пробраться к гробнице сквозь толпу самозабвенно кающихся грешников, так как следовало просить у Бога исполнения желаний, коснувшись гробницы, но всякий раз нас грубо отталкивали. Наконец мы отошли и стали молиться.
Через некоторое время Ассий решила попробовать еще раз. С Мариам на руках она вклинилась в толпу паломников. Благодаря своему упорству она таки пробилась к хараму и, подняв Мариам над головами, поднесла ее к гробнице, которой та коснулась.
Узнав об этом, Махмуди разозлился на меня за то, что я не предоставила ту же возможность Махтаб.
– Завтра сведешь туда Махтаб, – велел он Ассий.
В религиозном экстазе прошло три дня. Мне все же удалось протиснуться к хараму, и, коснувшись гробницы, я горячо молила Аллаха, чтобы он исполнил мое единственное желание – вернул нас с Махтаб в Америку до папиной кончины.
Паломничество произвело на меня большое впечатление, по-настоящему приблизив меня к религии Махмуди. Возможно, причиной тому было мое отчаяние в сочетании с гипнотическим воздействием атмосферы мечети. Как бы то ни было, я поверила в силу харама. Наступил четвертый, и последний, день нашего пребывания в Мешхеде, и я решила повторить священный ритуал, всецело отдавшись своему религиозному чувству.
– Я хочу пойти к хараму одна, – сказала я Махмуди.
Он ни о чем не стал меня спрашивать. Моя набожность не вызывала сомнений. Он слегка улыбнулся в знак одобрения происшедшей со мной метаморфозы.
Спозаранок, когда все остальные только просыпались, я вышла из гостиницы и отправилась вознести свою последнюю и самую страстную молитву. Войдя в мечеть, я с радостью увидела, что опередила большинство паломников. Я легко прошла к хараму, сунула какому-то человеку в тюрбане несколько риалов – он согласился помолиться за исполнение моего не высказанного вслух желания – и долго, погрузившись в глубокий транс, сидела около гробницы. Вновь и вновь я обращала к Аллаху свою мольбу и вдруг почувствовала, как на меня снизошло странное чувство успокоения. Каким-то таинственным образом я поняла, что Аллах-Бог исполнит мое желание. Вскоре.
Кусочки головоломки начали складываться в единое целое у меня в голове.
Однажды Махмуди привел нас к Амех Бозорг, но не потрудился переодеться в традиционную пижаму для гостей. Он остался в костюме, и через несколько минут между ним и его сестрой завязалась резкая перепалка. Они перешли на диалект своего детства – шуштари, поэтому ни я, ни Махтаб не понимали ни слова, но догадались, что это было продолжением какого-то давнего спора.
– Мне надо уйти по делу, – вдруг сказал мне Махмуди. – Вы с Махтаб останетесь здесь.
Он тут же ушел вместе с Маджидом.
Я не хотела возвращаться в дом, полный мрачных воспоминаний, и тем более – оставаться наедине с кем бы то ни было из его обитателей. Мы с Махтаб вышли на задний дворик к бассейну, чтобы погреться на солнышке, подальше от домочадцев.
К моему ужасу, Амех Бозорг последовала за нами.
– Ази зам, – мягко проговорила она. «Милочка». Амех Бозорг назвала меня милочкой!
Она обвила меня своими длинными, костлявыми руками.
– Ази зам, – повторяла она.
Она заговорила на фарси, подбирая доступные мне и Махтаб, простые слова.
– Мне тебя очень, очень жаль, милочка. – Обхватив руками голову, она воскликнула: – О Боже! – Затем сказала: – Иди к телефону. Позвони родным.