«Взрыв шампанского» стал твоей дипломной работой, и ты защитил ее на «отлично». Но за ним вскоре последовали «Бархат зеленой листвы» и «Жемчужная пена», «Синее пламя» и «Звездный вальс». Мы с тобой были вместе, и ты был счастлив. После каждого ужина при свечах, после каждой прогулки по морскому берегу, после каждой страстной ночи ты писал. Я забросила собственный диплом и поиски работы – мне было не до того. Мне нужно было вдохновлять тебя на новые композиции. Хотя тогда, в то прекрасное время, это было нетрудно. Ты готов был сочинять для меня и сочинял замечательные вещи – добрые и светлые, вселяющие в людей надежду и веру в себя, радость и оптимизм.
Конечно, тебя заметили, и ты начал получать заказы на композиции к праздникам – не так часто, как хотелось бы, но это было лучше, чем ничего. И разумеется, писать в любое время, а не только когда этого хочется, оказалось тяжелее. Ты уже не так легко сочинял, у тебя все чаще проскальзывали в разговоре фразы о том, что творить на заказ могут только ремесленники, а талантливым композиторам нужно ждать вдохновения. Многие наши коллеги на этом этапе бросали творчество, зарывали свой дар в землю. Но тебе это не грозило. Ведь твоим вдохновением была я.
Ты был не особо доволен, когда я внезапно увлеклась экстримом и стала таскать тебя то в клуб дайверов, то на парашютную вышку, то на стрит-рейс. Хотя мне было намного хуже! Ты не знаешь, но на самом деле я всегда до ужаса боялась высоты, не намного лучше относилась к глубине, да и за рулем чувствовала себя не очень уверенно. Но тебе нужны были сильные впечатления, нужен был адреналин, и я перестала бояться, победила свои страхи. А ты победил свой первый кризис и написал «Звон на закате».
Но не думай, что я любила только твое творчество, нет! Когда ты болел, когда умирал после той операции с плохо приживающимся чужим сердцем, я прорывалась к тебе в больницу и плакала у тебя в палате, потому что не могла потерять тебя, именно тебя, а не твои мелодии. И когда ты выздоравливал, а я кормила тебя с ложки и расчесывала твои длинные волосы, я заботилась только о тебе, я даже не вспоминала о композициях. Это уже после, когда тебе разрешили вставать, и мы вместе ходили по тому длинному больничному коридору, мне пришла в голову мысль, что твою болезнь тоже можно использовать для вдохновения, и я намекнула тебе на это. А ты понял намек, попросил привезти тебе мини-синтезатор с наушниками и к моменту выписки сочинил «Вершину боли». Ее ставили в концертных залах несколько раз, и гонораров за это хватило, чтобы оплатить твою операцию и раздать все долги, в которые мы тогда влезли.
А потом оказалось, что ты слишком привык к обезболивающим в больнице и больше не можешь без них обходиться. Ты мог творить, только выпив капсулу с этой дрянью, и я не знала, что мне делать. Я выкидывала в мусороутилизатор твое лекарство, подменяла его пустышками, находила твои тайники и снова все выбрасывала, грозилась сдать тебя наркологам, грозилась уйти. И рыдала по ночам от того, что собственными руками убиваю твой талант, что без моего вмешательства ты смог бы написать еще много прекрасных вещей, прежде, чем окончательно утратишь все желания, кроме одного – получить лекарство.
Но ты бросил таблетки и стал писать еще лучше, еще красивее, чем раньше. Может, более пессимистично, но хуже от этого твои композиции не стали. Я опять победила.
Потом была наша свадьба, на которую я тоже согласилась не сразу, чтобы ты создал еще одно произведение. Было наше первое и единственное путешествие на Красное море, в котором уже я одна предавалась рискованным развлечениям, а ты волновался за меня, сердился, требовал, чтобы я пообещала угомониться – и писал, писал, писал. Это был самый плодотворный период в твоем творчестве.
Но когда мы вернулись домой, почти ничего из написанных на море композиций не удалось пристроить, да и заказов тебе стали делать еще меньше. И в конкурсах ты перестал побеждать, и даже самые известные твои композиции показывали на концертах все реже. Я думала, что ничего страшнее пересадки сердца и зависимости от лекарств быть не может, но оказалось, что я ошиблась. Твой первый по-настоящему серьезный творческий кризис был гораздо более тяжелым испытанием и для тебя, и для меня. Я знала, как помочь тебе сочинять, когда ты хочешь творить, но тебе, по каким-то причинам, трудно это делать. Но как заставить писать светомузыку того, кто не желает писать? Этого я не умела, этому мне еще только предстояло научиться.