Я по сто раз на дню повторяла, что верю в тебя и что только ты сможешь написать композицию, которая привлечет всеобщее внимание. Ты слушал и, в конце концов, создал трилогию «Белый, красный, черный». Но критика приняла ее в штыки, и ты опять впал в депрессию. Я брала тебя на слабо, подзадоривала и сравнивала – не в твою пользу! – с другими светокомпозиторами. Ты возмущался, обижался на меня, разбил свою любимую чашку, дулся несколько дней – и придумал «Журчащий ручей». Однако эта вещь заняла последнее место на конкурсе, и ты заперся у себя в кабинете, отказываясь от еды. Мне пришлось достать из кладовки один из наших старых синтезаторов и попытаться сочинить что-то самой, хотя я не писала светомузыку со времен учебы. Ты услышал созданные мной звуки, вышел посмотреть на мигающие цветные огни и начал давать мне советы. И мы создали ее вместе, нашу «Ласточку над морем». Единственное твое произведение, в котором у тебя был соавтор. Хотя на самом деле – единственное, в котором этот соавтор был официально назван. Ведь я многое правила и в других твоих вещах.
После «Ласточки» тебя снова начали замечать. Ты творил дальше, творил не менее талантливые вещи, чем раньше, но твоя уверенность в собственных силах таяла на глазах. Все чаще слышала я от тебя вопросы «Зачем это все?», «Какой смысл в светомузыке?», «Какой вообще смысл в искусстве?», все чаще ты говорил, что все мелодии и все сочетания цветов и запахов уже давно были использованы первыми светомузыкантами, что ты и твои коллеги теперь только повторяете старые приемы…
Как раз тогда я попала в аварию. И несмотря на боль, первой моей мыслью, когда я очнулась, было: «Это поможет моему любимому забыть о глупостях, это вдохновит его на новые творения!» Мне действительно было плохо, но для тебя я немного преувеличивала опасность своих переломов, перед тобой делала вид, что мне еще хуже. Ты должен был думать только обо мне, переживать только из-за меня. Так и случилось. Я хорошо тебя напугала, и к моему возвращению из больницы домой у тебя была готова «Хрупкая соната».
И еще два года бесконечного счастья подарила нам с тобой судьба. Ты творил сам, без моей помощи, и я так надеялась, что это уже навсегда, что моя миссия выполнена и ты теперь будешь до глубокой старости сочинять светомузыку, не зная сомнений. Наивная! Новый кризис уже приближался. Тебя снова стали меньше слушать, и все повторилось точь-в-точь, как в первый раз. Ты опять объявил, что тебе стало неинтересно писать и что ты хочешь заняться каким-нибудь простым, не творческим и приносящим больше денег делом. Ты спросил, буду ли я любить тебя, если ты бросишь светомузыку. Конечно, я поклялась тебе, что буду, пообещала, что мое чувство к тебе не изменится, чем бы ты ни занялся, и это было правдой. Но кое в чем я тебя обманула. Или, вернее, кое-что я не договорила. Я не сказала, что если ты бросишь писать, я перестану любить себя. Ведь тогда окажется, что я – никуда не годная муза.
Все те приемы, которые так хорошо сработали у меня в прошлый раз, теперь на тебя не действовали. Ты считал, что я напрасно горжусь тобой, ты готов был согласиться, что другие светокомпозиторы пишут лучше тебя, ты не хотел сочинять со мной в соавторстве. Пришлось пусть в ход более радикальное средство…
«Танец сигаретного дыма» запретили после первого же концерта за пропаганду нездорового образа жизни, нам пришлось раскошелиться на штраф и в очередной раз отказаться от отпуска, но свое дело эта композиция, которую я с таким трудом уговорила тебя написать, все-таки сделала. Ее стали слушать подпольно по всей стране, ты из забытого всеми «когда-то популярного в определенных кругах композитора» превратился в «жертву кровавой цензуры», о тебе снова заговорили, тебе опять начали предлагать написать что-нибудь на заказ. Были новые конкурсы и фестивали, где ты выходил в финал, но до призовых мест не дотягивал. Были хвалебные или хотя бы не слишком разгромные статьи известных критиков.
Но я уже не расслаблялась. Мне теперь было ясно, что быть спутницей жизни гения – значит, навсегда забыть, что такое покой. Одаренный человек никогда не перестанет сомневаться в себе, считать себя бездарностью и мечтать «все бросить и зажить нормальной жизнью». И я знала, что через год, или пять, или десять лет ты опять скажешь мне: «Прости, но я хочу оставить светомузыку».