Они же и заказали пива, водки. Андреас, денежный запас которого уже почти истощился, попытался уклониться от наметившейся гулянки, но Карл, словно разгадав то, о чем он стыдился сказать, как-то величественно и в то же время обезоруживающе-дружески заявил:
— Сегодня за все плачу я!
Прошло еще какое-то время, и Андреас вдруг понял, что не торопится в родной дом, где последние дни даже воздух пропах выжидательно-тревожной тишиной.
Далеко за полночь вернулся Андреас домой. Бесшумно проскользнул в свою комнатушку, разделся и только лег, только положил голову на подушку — мгновенно уснул; в те минуты впервые за все дни войны ему было удивительно спокойно.
Утром он проснулся со свежей головой и самым радужным настроением. Быстро сделал по дому все, что лежало на нем, и опять в свою комнатушку, где без остатка окунулся в то, о чем говорилось вчера, в те грандиозные планы и перспективы, какими с ним так щедро поделились друзья. А они, не таясь, поведали, что не пожалеют жизни для того, чтобы их милая и такая маленькая Эстония наконец-то стала самостоятельной державой. Настолько самостоятельной, что жила бы без чьих-то подсказок.
Между прочим, для этого, оказывается, не так уж много и нужно: единение, единение и еще раз единение всех эстов. И тех, которые живут на родной земле, и тех, кого злая судьба забросила в чужие края!
Но единение, как известно, рождается в беспощадной борьбе. Прежде всего — со всеми, кто хотя бы и в самой малой степени, но заражен коммунистическими идеями, кто душой тянется к России, считая, что она единственная способна дать мирную и счастливую жизнь эстонскому народу.
Тут он, Андреас, и спросил:
— Ты, Карл, говоришь о единении всех эстов, о создании самостоятельной державы. Разве боши не помешают нам сделать это?
Карл и его товарищи долго хохотали. Потом, посерьезнев, Карл ответил:
— Сегодняшние немцы — наши вернейшие друзья. Они пробудут на нашей земле ровно столько времени, сколько нам потребуется для единения народа, для создания своей армии. Боевой, могучей. Такой, чтобы весь мир дрожал от ее чеканного шага!
За первой встречей последовали вторая, третья и так далее; разве упомнишь, сколько их было? Не только в ресторане, где за все неизменно платил кто-нибудь из его новых друзей, но и дома у того гестаповца, которого прислали вместо рыжего фельдфебеля. Этот — господин Густав — принимал их запросто, был щедр на даровую выпивку, музыку и задушевные беседы, из которых Андреас и узнал, что раньше — много десятилетий и даже веков тому назад — его Эстония была значительно больше и могущественнее, чем теперь; ее исконные земли обманом или силой захватили Россия, Польша и хитрые латыши; если бы не было поблизости Германии, которая всегда одна неизменно вступалась за Эстонию, они и вовсе растащили бы ее по кусочкам.
Господин Густав, сколько помнит Андреас, никогда и ни о чем особенном их не расспрашивал, ничего не приказывал, даже вроде бы и не советовал. Он просто разговаривал с ними. Не свысока, не со снисхождением к их молодости и неопытности в житейских вопросах, а как равный с равными. Это льстило их самолюбию, и поэтому его слова воспринимались с каким-то особым доверием, после них, этих слов, и возникали мысли, которыми они немедленно делились с ним, которые он, чуть подправив, неизменно одобрял. Так, однажды он рассказал о том, как преступно-подло поступили совсем недавно две еврейские семьи из соседнего поселка: они за два пуда золота выдали советским гепеушникам шесть семей настоящих эстонцев! Их, разумеется, похватали, упрятали за толстенные решетки в холоднущей Сибири, а доносчикам-клеветникам в награду за подлость, кроме золота, было отдано еще и имущество невинных страдальцев.
Рассказанное господином Густавом было чудовищно невероятно, рассказанному можно было бы и не поверить, если бы он не назвал точные фамилии и адреса тех подлецов.
— Они достойны жесточайшей смерти! — гневно воскликнул кто-то.
Остальные поддержали его восторженным ревом. И тут же Карл предложил в одну из ближайших ночей наведаться в тот поселок, чтобы привести в исполнение приговор, вынесенный сердцем. Спросили: а как смотрит на это господин Густав? Тот ответил, безразлично пожав плечами, что Германия фюрера не намерена вмешиваться во внутреннюю жизнь эстонского народа. Но, когда он, Андреас, посетовал, что у него, к сожалению, вообще нет оружия, подарил ему свой парабеллум.