К сожалению, Волховскому фронту не удалось ликвидировать блокаду Ленинграда, но своими активными действиями он не позволил фашистам полностью изолировать Ленинград, отделить его от всей страны, которая теперь как только могла помогала ему.
Самый же главный вывод, к которому пришли не только фронтовики, но и все советские люди, вообще все думающее человечество, — гитлеровцев, оказывается, можно громить. Да еще как!
К весне 1942 года окончательно угасли наступательные действия наших фронтов и началась так называемая позиционная война. Но Гитлер, взбешенный поражениями своих полчищ, бесцеремонно отстранил от командования войсками генералов Гудериана, Браухича и Гипнера, прославивших себя победами во многих странах Западной Европы; подверг опале фон Бока и фон Леебе, многие дивизии которого, выполняя предначертания правящей фашистской верхушки, должны были давно овладеть Ленинградом и сравнять его с землей, но по-прежнему лишь топчутся в его пригородах.
Обо всем этом с огромным и нескрываемым удовольствием читали в газетах, готовы были с искренним наслаждением невесть сколько раз слушать политработников. И сами говорили часами. Если, конечно, позволяла обстановка.
Уже второй месяц шла позиционная война. На том участке фронта, где стоял в обороне взвод лейтенанта Малых, фашисты не предпринимали каких-либо активных боевых действий. Атаками не терзали, даже не бомбили так яростно, как это бывало минувшей осенью. Но все равно взвод таял. И к середине марта, когда солнце стало пригревать и кое-где начали обозначаться скорые проталинки, в нем из «старичков», если не считать Максима, только и уцелели мичман Мехоношин и Василек-Одуванчик. Остальных пуля или осколок пометили.
Командование наконец-то прислало давно обещанное пополнение. Хорошее, проверенное в боях — из госпиталей оно прибыло во взвод. Вроде бы и придраться не к чему, а Максиму все казалось, что те, которых не стало, лучше были. Чем лучше — сказать не мог, но упорно так думал.
Начало солнце пригревать по-настоящему — матросы все свободное время старались быть вне землянки, осточертевшей за долгие зимние месяцы. Облюбовали себе местечки в воронках от бомб, куда никак не могли заглянуть вражеские пули, и сидели или даже лежали там, подставив лицо теплым лучам. Одуванчик под это безделье, когда заворчал лейтенант, подвел «теоретическую базу»:
— Как доказано советской наукой, — он особо выделил — «советской», — лучи солнышка несут в себе уйму витаминов. А они, те самые витамины, сейчас всем нам, товарищ лейтенант, во как надобны!
Максим не возразил, в спор не полез: ему было безразлично, есть или нег витамины в солнечных лучах, но настроение у матросов, прямо скажем, полезло в гору — вот это уже прекрасно. И еще он подумал, что этой весной не только Одуванчик, а все матросы говорят «солнышко».
Стало по-настоящему пригревать солнышко — скопилась под снегом вода. Потом, как и бывало из года в год, зажурчали ручеечки, ручейки и ручьи, устремились в низины. И теперь в окопах и землянках днем неизменно хлюпала под ногами вода. А матросам валенки на сапоги еще не заменили.
Максим об этом доложил командиру роты. Дескать, это форменное вредительство, когда матросов вынуждают днем ходить с сырущими ногами, а по ночам звенеть обледеневшими валенками.
Командир роты ответил:
— Командование уведомило, что сапоги выписаны.
Захотелось съязвить: мол, оттого, что они выписаны, валенки суше не становятся. Но Максим смолчал: командир роты тоже щеголял в раскисших валенках, у него, как и у матросов, тоже и невооруженным глазом просматривался страшенный насморк, если не что-то более серьезное.
Сапоги получили восемнадцатого марта.
До первых чисел апреля жизнь шла размеренно, однообразно до тошноты: фашисты изредка тревожили артиллерийскими и минометными обстрелами, а мы открывали огонь только по хорошо видимым целям. Редко открывали: и снаряды экономили, и гитлеровцы уже поняли, что здесь нельзя скапливаться в одном месте, высовываться из окопа или задерживаться на открытой местности. А четвертого апреля — только позавтракали тем, что оставалось от вчерашнего пайка, — пришел командир роты с каким-то вовсе молоденьким армейским лейтенантом. Рассеянно выслушав доклад Максима о том, что за истекшие сутки во взводе потерь нет, а гитлеровцы ведут себя по-прежнему, он присел к углу стола и сказал:
— Завидую тебе, Максим… Короче говоря, передавай свой взвод лейтенанту Петрушину и шагай в штаб бригады. Новое назначение получишь.