— Я слово своё сказал! — продолжал на повышенных тонах говорить Хекимоглу Али-паша. — Мы здесь для того, чтобы ты не лишиться своей страны. Докажи, что достоин быть ханом! А нет… Отрекайся в пользу моего султана.
— Не тебе решать, достоин ли я! Когда твой отец был рабом, мои славные предки Москву жгли! — зло прошипел великий хан.
Визирь понял, что сказал лишнее. Но он не мог прощать и того, что хан обозвал его сыном раба.
— Я не изменю своего решения и, если ты достойный, то возглавишь эту атаку. И ты назвал визиря великого падишаха сыном раба? Ты хочешь тем самым сказать, что султан назначил недостойного управлять великой империей? — визирь выкрутил ситуацию в свою пользу.
Каплан-Герай понимал, что сейчас он должен обнажить свою саблю и отрубить голову этому визирю. Хекимоглу же понимал, что он должен отрубить голову хану. Ведь тот, кто назовёт великого визиря османского султана сыном раба, наносит оскорбление самому падишаху.
— Я докажу, что мои воины умеют всё! И даже умирать с честью! — зло сказал Каплан-Герай и быстро вышел из шатра.
Установилось молчание, все смотрели на визиря, а он тяжело дышал. Мало кто знал, но у Хекимоглы бывали панические приступы. Могло случаться и так, что его тело покрывалось судорогами. Давно такого не было, но в период наивысшего волнения приступ может случиться.
— Идите и возьмите эту крепость! — через зубы, понимая, что уже сводит живот и ноги, сказал Хекимоглы. — Вон! На приступ!
Все военачальники визиря в один миг покинули шатёр. А визиря так скрутило, что он упал, и в глазах начали лопаться капилляры. Да и всё бы ничего, приступ пройдет, а кровавые глаза могут быть приняты за признак доблести. Вот только судороги сегодня были особенно болезненными.
Скоро уже повсеместно, в расположении турецких войск начали бить в огромные барабаны, призывно гремели медные, двухметровые трубы. А в это время, подражая пехоте, спешившись, татарские воины выстраивались в линии, чтобы начать атаку на правую крепость Перекопа. Глаза воинов были полны решимости. И все понимали, что эта атака скорее всего станет последней.
— Бах-бах-бах! — крепостные пушки ударили по выстраивающимся воинам Каплан-Герая.
Хан настолько сжал зубы, что они начали скрежетать. Он видел, что сейчас посылает на смерть своих верных воинов, тех, которые не разбежались после поражения от русских. Полторы тысячи бойцов и среди них уже случились потери от пушечных выстрелов русских.
— Вперёд! Во славу Аллаха! — прокричал хан и первый рванул в сторону русских земляных укреплений.
Я успел взойти на крепостную стену до начала штурма. Ещё мог бы и кофе выпить. Действительно, турки значительно усилили артиллерийский обстрел наших позиций. И всё предвещало, что вот-вот начнётся штурм. Но пушки гремели, сконцентрировавшись на одном участке, а пехота все не шла.
— Это же сколько у них ядер? — вопросительно сказал я, наблюдая за работой артиллеристов двух стран.
— Да! — многозначительно ответил мне Кашин.
— Что да? Подпоручик, пошлите вестового, чтобы ко мне прислали подпоручика Смитова, — усмехаясь сказал я. — Может он будет более многословным.
Что касается артиллерии, тут Кашин может только многозначительно соглашаться. А мне было интересно поговорить с человеком, который болеет артиллерией. Ведь пока «боги войны» выясняли, у кого божественный жезл прочнее.
Безнаказанно турки по нам не били точно. Хотя, даже без консультации специалиста, я мог бы сказать, что турецкие артиллеристы работали вполне слаженно. Вот только, когда усилился обстрел левой крепости, Миних приказал выкинуть на стол один из наших козырей. Дело в том, что за основным рвом и валом была устроена ещё одна линия нашей обороны.
На первой линии ещё ни разу не показывались пушки. Там были траншеи, мешки с песком, земляные и деревянные укрытия. И пару раз, когда подходила вражеская пехота, по ней открывали огонь из фузей. Отгоняли пехоту, затем вновь прятались по норам.
И ни разу не била артиллерия, которую туда всё-таки перетащили, спрятали и берегли до нужного момента. Очень опасное решение было у фельдмаршала Миниха. На передовой и пушки! Или даже не столько у него решение родилось, сколько я ему внушил?
А, возможно, и не я, но точно знаю, что в одной доверительной беседе я рассказывал Христофору Антоновичу, как один французский полковник выигрывал все свои сражения, но при этом рисковал, выдвигая артиллерию на передний план.
Конечно, я «забыл» имя этого полковника. А на резонный вопрос, почему полковник не стал генералом, просто промолчал и пожал плечами. Но тактику Наполеона Бонапарта я в некотором смысле Миниху поведал.