Парламент собрался раньше, чем кончились пасхальные вакации. Необходимо было спешить с решительными мерами, и премьер объявил палате, что он вносит билль о немедленном прекращении всякого сообщения с Европой.
Несомненно, теперь и Англия порядком струхнула, но века опеки и заботы правительства о населении создали веру в свою безопасность, пошатнуть которую было не легко.
Приверженцы «политики запертой двери» воспрянули духом; теперь им было легко вести пропаганду, но все же и теперь оставалось много утверждавших, что опасность сильно преувеличена. И, когда «Evening Chronicle» вышла с длиннейшей передовицей, доказывавшей, что «билль о Запертой Двери», — как его уже успели прозвать — не что иное, как фортель, выкинутый правительством, с целью удержаться у власти, наступила заметная реакция. Разрыв всяких сношений с Европой представлялся слишком крутой и невыгодной мерой, и к консерваторам, восстававшим против нее, присоединилась часть либералов, лично заинтересованных в том, чтоб она не прошла.
На партийных собраниях оппозиция ликовала: «Если нам удастся на этом голосовании билля свалить правительство, вся страна будет за нас… все промышленники Севера поддержат нас… даже и шотландцы… мы снова и в громадном большинстве вернемся к власти… Эта перспектива была так соблазнительна, что партия, не задумываясь, сделала билль своей партийной ставкой.
Времени терять было нельзя, так как билль решено было внести уже через четыре дня после открытия парламента, и партийная агитация кипела во всю. И на втором чтении билля палата, если не была битком набита, то лишь потому, что значительная часть населения, в том числе и многие депутаты, в это время уже были на пути в Америку. Все большие океанские пароходы уходили переполненными и возвращались, вопреки обыкновению, нагруженными исключительно пищевыми продуктами.
Речь премьера в защиту и обоснование билля была выдающаяся по своей искренности и серьезности. Он перечислил все меры, принятые для того, чтобы страна не страдала от недостатка съестных припасов, и убедительно доказал, что, пока сохранилось сообщение с Америкой, бояться голодовки нечего. При этом он подчеркнул тот факт, что все американские порты уже закрыты для всех эмигрантов из Европы, за исключением прибывающих из Великобритании, и, если на Британских островах отмечен будет хоть один случай заболевания чумой, тогда, действительно, чрезвычайно трудно станет получить пищевые продукты из Америки и Колоний. Он умолял Палату не примешивать партийных интересов к обсуждению такой неотложно-необходимой меры, от которой зависит безопасность Англии, доказывая, что в такой критический момент, не имеющий прецедента в истории человечества, обязанность каждого гражданина забыть о своих личных интересах и быть готовым всем пожертвовать для общего блага.
Речь эта, несомненно, произвела большое впечатление, но впечатление это было разбито ответной речью лидера оппозиции, м-ра Брамптона. Он весьма прозрачно намекнул, что внесение билля со стороны правительства не что иное, как военная хитрость и поход на избирателей. Он издевался над трусостью тех, кого пугает «русская эпидемия», и закончил советом не терять самообладания и хранить подобающую британцам стойкость и хладнокровие, вместо того, чтобы запереться на ключ и погубить свою торговлю. «Неужто же мы такие трусы, что, как кролики, при первой же тревоге, забьемся в свои норки?»
Прения, хотя и долгие, ничего к этому не прибавили; голоса разделились, и правительство было разбито — десятью голосами.
К десяти часам вечера об этом знала уже вся страна, и всюду значительное большинство молодого поколения не склонно было принимать всерьез опасность. Оно почти радовалось ей: тут пахло авантюрами, а молодость, ведь, не мыслит смерти в применении к себе, а лишь по отношению к другим.
— А знаешь, если эта дурацкая чума и вправду к нам придет… — говорил молодой человек лет двадцати двух, сидя с приятелем в буфете гостиницы «Коричневый Шарик».
Приятель высоко поднял ноги, поставил их на перекладину своего высокого табурета и подмигнул девице, стоявшей за прилавком.
— Ну? Так что будет тогда? Говорите же, — заинтересовалась буфетчица.
— Тогда, брат, тем, кто останется, будет лафа.
— Да, ведь останутся-то, говорят, одни только женщины, — возразила буфетчица.
— Ого! Вы, должно быть, не здешняя, — изумились молодые люди.