– Комиссарский выродок.
Что это такое, он по малолетству не понимал, но тон и эмоции, исходившие от нее, улавливал четко. Она не просто не любила его. Она его ненавидела. Как ненавидела и презирала собственную внучку. Его мать. Та отвечала ей не меньшей злобой, но сына защищать даже не пыталась. Властная, жесткая бабка прибрала к рукам весь дом и была в нем полновластной хозяйкой. Она даже осмеливалась решать, чем заниматься маленькому Егорке. Сам он, по причине малолетства, еще толком не знал, что ему больше нравится, а мать по приказу прабабки уже потащила его в музыкальную школу.
К огромной неудаче мальчишки, слух у него оказался отличный. Во всяком случае, нотный стан он воспроизвел с первого раза. А вот дальше началась настоящая каторга. Сначала его было решено отдать на фортепиано. Но очень скоро стало понятно, что у ребенка еще слишком маленькие пальчики, да и сам он просто не дорос до инструмента. Тогда пианино заменили на скрипку. Но и тут не заладилось. Серьезный инструмент для такого малыша не делали, а стандартный был ему тоже велик.
Но женщин это не остановило. Каждый божий день его забирали из садика и волокли в музыкалку, вместе со скрипкой и нотной папкой. А тем временем его сверстники гоняли в футбол, лазили по крышам, катались на велосипедах и вообще жили полной жизнью. Очень скоро Егор просто возненавидел музыку. Уже в школе, узнав, что он занимается музыкой, пара мальчишек, постарше, отловили его после уроков и как следует отлупили, попутно сломав инструмент.
Скандал дома случился неимоверный. Мать шипела разъяренной коброй, бабка визжала, словно циркулярная пила, а прабабка, окатив презрительным взглядом, процедила сквозь зубы:
– Комиссарский выродок. Даже самого себя защитить не может. Бесполезный кусок мяса.
В тот момент Егор и сам не понял, откуда вдруг взялась такая смелость, но дикая, незамутненная ярость заставила его забыть о побоях и, гордо вскинув голову, твердо ответить:
– Не мешайте, тогда сам всему научусь.
Не ожидавшие такой дерзости бабы от удивления дружно заткнулись, глядя на него с таким видом, словно с ними заговорил не их ребенок, а табурет у кухонного стола.
– Что ж. Посмотрим, – презрительно фыркнула прабабка и, развернувшись, скрылась в своей комнате.
С того дня мать перестала провожать его в школу и вообще задавать какие-либо вопросы. Просто доставала из портфеля дневник и, убедившись, что со школьной программой все в порядке, словно забывала о его существовании. А сам же Егор, недолго думая, отправился в ближайшую секцию бокса. Тренер, окинув худенького мальчишку задумчивым взглядом, попросил его протянуть вперед руки и, скептически оглядев длинные, музыкальные пальцы, проворчал:
– Тебе только на рояле лабать, а не рожи бить.
– Я и лабаю, – вздохнул Егорка, для которого школа мимо не прошла.
– А чего тогда сюда пришел? – заинтересовался тренер.
– Побили, – снова вздохнул мальчишка.
– А ты, значит, хочешь их в ответ побить?
– Нет. Не хочу, чтобы снова били, – подумав, высказался Егор.
– А вот это уже серьезный разговор, – одобрительно хмыкнул тренер и отправил его на скакалку.
С того дня мальчишка принялся делить все свое время между обычной школой, музыкалкой и секцией бокса. Тренеру он честно обо всем рассказал, прямо заявив, что перчатки ему никто покупать не станет. Помолчав, тот кивнул и, достав из шкафа пару стареньких, но еще крепких перчаток, сказал, протягивая их мальчишке:
– После тренировки приноси сюда. Раз уж дома так не хотят, чтобы ты занимался тут, пусть и дальше не знают. Ты, главное, в обычной школе учись как следует. Тогда никто шума поднимать не станет и про тебя не узнает. Уговор?
– Уговор, – решительно кивнул Егорка и с того дня принялся тренироваться еще упорнее.
В музыкальной школе тоже произошли кое-какие изменения. Избавившись от ненавистной скрипки, он с удовольствием перешел в класс гитары, заодно заинтересовавшись таким необычным инструментом, как саксофон. Благо это были еще времена, когда ни за какие секции или кружки платить было не нужно. Но неожиданно все вдруг начало резко меняться. Страну трясло. Во всех республиках начались всякие волнения и движения. В общем, началась та самая перестройка.
Прабабка, едва только начались перемены, часами не отходила от телевизора, злорадно шипя:
– Так вам и надо, твари краснопузые.
Кого она так называла и почему так злилась, Егор не понимал. О семье и предках вообще с ним никто никогда не говорил и ничего не рассказывал. Знал только, что прабабка всегда предпочитала общаться даже дома по-французски. Этим языком владели все. И бабка, и мать, и, как следствие, пришлось выучить и ему. Так что немецкий язык, изучаемый по школьной программе, давался ему легко. Во всяком случае, с преподавателем он запросто на уроках говорил на немецком, даже не пытаясь переходить на русский.