– Скоро и твоя кровь здесь прольется, – подошел сбоку старый сморщенный хунгуз.
Кан Ся усмехнулся, поднял подбородок еще выше и вдруг поймал себя на остром желании высмеять свою неизбежную смерть – точно так, как это всегда делали хунгузы.
– Боишься, – неожиданно констатировал старик и дружески улыбнулся. – Ничего, здесь все боятся. Только вид делают, что им безразлично.
Кан Ся задумался. Он совершенно точно знал, что боится предстоящего бесчестья публичной казни, но вот боится ли он самой смерти, определить не мог. Сама ее неизбежность настолько сбивала его с толку, что все, чем он жил ранее, сместилось и теперь представлялось абсолютно иным.
– А деньги у тебя есть? – поинтересовался хунгуз, и Кан Ся напрягся. – Не для меня… не опасайся… – мерзко захихикал старик. – Для палача,
– Зачем? – оторопел Кан Ся.
Старик снова еще более мерзко хихикнул и развернулся к остальным сокамерникам.
– Слышали? Он не знает, зачем платить палачу! Те, явно поддерживая авторитет старого бандита, дружно рассмеялись.
– Чтобы умереть быстро, Кан Ся! – пояснил кто-то молодым звонким голосом. – Голова не капуста; ее по-разному срубить можно.
Кан Ся похолодел. Он почему-то тут же вспомнил, как однажды палач сделал целых три удара, прежде чем довершил начатое. И все это время приговоренный жил; мучился и жил. Но Кан Ся никогда бы не подумал, что это можно сделать и умышленно.
– Сколько платить? – охрипшим голосом спросил он.
– С кого как, – пожал плечами старый хунгуз. – С меня он вообще отказался деньги брать; долго казнить будет за то, что мои аньды корову у него увели, а с тебя лянов пятьсот, а то и тысячу запросит.
Кан Ся рефлекторно хлопнул себя по карманам и тут же вспомнил, как перед арестом передавал все свои деньги по описи.
Старик усмехнулся.
– Если тебя, конечно, раньше в камере не зарежут.
Кан Ся медленно развернулся и увидел, что ни один из арестантов даже не думает отводить глаз.
Духи вели Курбана к цели все так же прямо и безостановочно. Он не отсидел в маленькой комнатке без окон и полдня, как его вывели и передали в руки того самого бледного и длинноносого, как почти все орусы, офицера.
– Только вы за ним присматривайте, ваше благородие, – шмыгнул носом караульный и протянул поручику изъятое у Курбана кремневое ружье. – Эти тунгусы народ ненадежный; чуть что не по ним – сразу к себе в тайгу – и поминай как звали.
Курбан стремительно заглянул в глаза оруса и тут же отвел взгляд. Он сразу же увидел струящийся из них – уже неземной – свет, и это означало только одно: духи вели длинноносого к назначенной цели столь же прямо, как и самого Курбана. Но вот куда именно – на пахнущий затхлой кровью жертвенный камень, под кремниевый нож Курбана, или в храм, сейчас не взялся бы сказать ни один шаман.
– Как звать? – бесстрастно спросил русский.
– Курбан, ваше превосходительство, – чуть-чуть наклонил голову шаман.
– Ты и вправду еще и на китайском говоришь? – улыбнулся, услышав, как его назвали «вашим превосходительством», русский.
Курбан кивнул и тоже улыбнулся – еле заметно. Он видел: русский уже чует, что к нему прикоснулись высшие силы; оттого и не находит себе места – ни днем ни ночью. Точно так же маялся и сам Курбан, когда бабушка, пытаясь отыскать его, принесла в жертву Матери-огню Отхан-Эхе купленного за сорок лянов китайчонка.
– И на русском?
– И на русском говорю, – почти чисто выговорил Курбан, полез черной от загара и грязи рукой за пазуху и вытащил позеленевший от времени и пота крестик, – три года у батюшки в доме жил.
Крестик произвел как раз то впечатление, что нужно. Русский мгновенно успокоился, сунул Курбану его тяжеленное и несуразное, словно сошедшее со страниц учебника военной истории, ружье и мотнул головой.
– Пошли со мной. Тебе работу нашли.
Курбан принял ружье, закинул за спину мешок с травами и онгонами и послушно тронулся вслед, машинально отмечая, что русский довольно крепок и, случись приносить его в жертву, мороки будет много.
Собственно, они с бабушкой людей почти не трогали; для поддержания жизни в родовых онгонах вполне хватало и крови сурков-тарбаганов. И лишь трижды за тридцать шесть лет почти беспрерывного обучения Курбану пришлось пойти на это крайнее, но очень действенное средство.
Больше всего ему запомнился первый раз. Курбану тогда едва исполнилось тринадцать, и сам он – шаман сокрушенно вздохнул, – сам он, испорченный тремя годами праздной, сытой и бессмысленной жизни прислуги русского священника, увы, был совсем еще глупым и совершенно не подходящим для той великой роли, к которой его готовили. Бабушка и сама не была уверена, что материнские духи позволят мужчине, пусть и одной с ней крови, занять место главного и единственного шамана всего Курбустана. Выяснить это можно было, только показав своего внука предкам.
За два последних летних месяца они прошли пешком через всю Халха-Монголию, затем, отдав русским купцам старинную золотую монету, переправились вместе с ними через Аргун, а на зиму пристроились к бурятам.
Всю зиму бабушка лечила бурятам язвы, вправляла застарелые вывихи и готовила амулеты от самого злого – железного – русского духа. Наивные буряты даже не представляли себе, какой опасности подвергаются, покупая у русских железные топоры и ножи, котлы и чайники, а особенно ружья. И только Курб-Эджен знала, как приготовить действительно надежную защиту, если уж берешь железо в руки.
А по весне они снова тронулись через горы и, питаясь мышами, змеями и попадающими в силки мелкими птицами, за три летних месяца добрались до Байкала. И вот здесь их ждала первая неприятность: путь в священную долину преграждал огромный русский острог, набитый сотнями проходящих этапом каторжан и десятками живущих отдельно, сосланных Орус-ханом опальных князей.
Курбан поежился. Он и теперь помнил, как расстроилась не бывшая на земле предков около двадцати лет Курб-Эджен. Но когда они спустя четыре дня добрались до укрытой в горах священной пещеры праматерей, бабушке стало совсем плохо. Огромная каменная жертвенная чаша была сдвинута со своего основания, а сделанные руками ее праматерей на стенах пещеры закопченные магические знаки словно кто-то скоблил. Все, абсолютно все указывало на то, что в пещере бывали чужие – и неоднократно!