В одиннадцать часов мы выходим из дома. Мы несем по доске.
Наш Отец не несет ничего. Мы просим его только идти за нами, стараясь как можно меньше шуметь.
Мы подходим к границе. Мы говорим Отцу, чтобы он лег за большим деревом и не двигался.
Вскоре в нескольких метрах от нас проходит патруль из двух человек. Мы слышим их разговор:
— Интересно, что будет на обед.
— Такая же дрянь, как всегда.
— Дрянь дряни рознь. Вчера было просто дерьмо, но иногда кормят сносно.
— Сносно? Ты бы так не говорил, если бы попробовал суп моей матери.
— Я никогда не пробовал супа твоей матери. У меня и матери-то не было. Я всегда ел дерьмо. В армии хоть иногда ешь неплохо.
Патруль идет дальше. Мы говорим:
— Идите, Отец. До следующего патруля двадцать минут.
Отец берет под мышки две доски, идет вперед, прислоняет одну доску к заграждению и карабкается наверх.
Мы ложимся плашмя за деревом, затыкаем руками уши, открываем рот.
Раздается взрыв.
Мы бежим к колючей проволоке, держа две другие доски и полотняный мешок.
Наш Отец лежит около второго заграждения.
Да, есть способ перейти границу: нужно пустить кого-нибудь вперед.
Взяв полотняный мешок, ступая по следам, потом по неподвижному телу нашего Отца, один из нас уходит за границу.
Другой возвращается в Бабушкин дом.
ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
1
Вернувшись в Бабушкин дом, Лукас ложится на землю у садовой изгороди, в тени кустов. Он ждет. Перед домом пограничников останавливается армейский грузовик. Из него выходят военные и кладут на землю тело, завернутое в брезент. Из дома выходит сержант, делает знак рукой, и солдаты откидывают брезент. Сержант свистит:
— Опознаешь его, как же! Надо быть совсем кретином, чтобы полезть через эту чертову гра-ницу, да еще днем!
Один солдат говорит:
— Все должны были знать, что это невозможно.
Другой говорит:
— Местные знают. Пробуют перейти границу только приезжие.
Сержант говорит:
— Ладно, пошли через дорогу, к тому кретину. Может, он что знает.
Лукас входит в дом. Садится на угловую скамью в кухне. Он режет хлеб, достает бутылку вина и головку козьего сыра. Раздается стук в дверь. Входят сержант и один из солдат.
Лукас говорит:
— Я ждал вас. Садитесь. Хотите вина и сыра?
Солдат говорит:
— Не откажусь.
Он берет хлеба и сыра, Лукас наливает вина.
Сержант спрашивает:
— Вы нас ждали? Почему?
— Я слышал взрыв. После взрывов всегда приходят ко мне и спрашивают, не видел ли я кого-нибудь.
— А вы никого не видели?
— Нет.
— Как всегда.
— Да, как всегда. Никто не предупреждает меня о том, что хочет перейти границу.
Сержант смеется. Он тоже берет себе хлеба и сыра:
— Может быть, вы видели кого-нибудь здесь или в лесу?
— Я никого не видел.
— А если б видели, то сказали?
— Если я скажу «да», вы мне поверите?
Сержант опять смеется:
— Интересно, почему вас называют кретином?
— Мне тоже интересно. Я просто страдаю нервным расстройством, из-за перенесенной в детстве, во время войны, психической травмы.
Солдат спрашивает:
— Что? Что он говорит?
Лукас объясняет:
— Голова у меня немного не в порядке от бомбардировок. Это случилось со мной в детстве.
Сержант говорит:
— Очень вкусный у вас сыр. Спасибо. Пройдемте с нами.
Лукас идет за ними. Сержант указывает на тело и говорит:
— Вы знаете этого человека? Вы его встречали раньше?
Лукас смотрит на изуродованное взрывом тело Отца:
— Он совершенно обезображен. Сержант говорит:
— Можно опознать человека и по одежде, по обуви, даже по рукам и волосам.
Лукас говорит:
— Я вижу только, что он не из нашего города. Одежда у него нездешняя. У нас в городе никто так хорошо не одевается.
Сержант говорит:
— Большое спасибо. Это мы и сами поняли. Мы тоже не кретины. Я вас спрашиваю, не встречали вы его где-нибудь?
— Не встречал. Нигде. Но я вижу, что у него вырваны ногти. Он сидел и тюрьме.
Сержант говорит:
— В наших тюрьмах не пытают. Странно то, что у него совершенно пустые карманы. Нет ни фотографии, ни ключа, ни бумажника. Однако у него должен был быть паспорт или даже пропуск, чтобы въехать в погранзону.
Лукас говорит:
— Наверно, он их оставил в лесу.
— Я тоже так думаю. Он не хотел, чтобы его опознали. Интересно, кого он таким образом оберегал? Если вы случайно, собирая грибы, что-нибудь обнаружите, вы ведь скажете нам, правда, Лукас?
— Можете на меня рассчитывать, сержант.
Лукас садится на садовую скамейку, упирается затылком в белую стену дома. Солнце слепит. Он закрывает глаза:
— Как теперь жить?
— Как раньше. По-прежнему вставать утром, ложиться вечером и делать все, что нужно делать в жизни.
— Так будет долго.
— Может быть, всю жизнь.
Лукас просыпается от рева животных. Он встает и идет заниматься скотиной. Он кормит свиней, кур, кроликов. Он идет за козами на берег реки, приводит их домой, доит. Приносит молоко на кухню. Он садится на угловую скамью и сидит там до темноты. Тогда он встает, выходит из дома, поливает сад. На небе полная луна. Вернувшись в дом, он съедает немного сыра, пьет вино. Он высовывается из окна на улицу, его рвет. Он убирает со стола. Входит в комнату Бабушки, открывает окно, чтобы проветрить. Садится перед трюмо, смотрит на себя в зеркало. Через некоторое время Лукас открывает дверь своей комнаты. Смотрит на большую кровать. Закрывает дверь и уходит в город.
На улицах пусто. Лукас идет быстро. Он останавливается перед открытым и ярко освещенным окном. Это кухня. Семья ужинает. За столом сидят мать и трое детей. Два мальчика и девочка. Они едят картофельный суп. Отца нет. Может быть, он на работе, или в тюрьме, или в лагере, или, может быть, не вернулся с войны.
Лукас проходит мимо шумных кабачков, где еще не так давно он играл на гармонике. Он не заходит внутрь, а идет дальше. Он идет по неосвещенным улицам замка, потом по темной улочке, которая ведет к кладбищу. Он останавливается перед могилой Дедушки и Бабушки.
Бабушка умерла в прошлом году от второго удара.
Дедушка умер давно. Жители города говорили, что его отравила жена.
Отец Лукаса умер сегодня, пытаясь перейти границу, и Лукас никогда не узнает, где его могила.
Лукас возвращается домой. С помощью веревки он залезает на чердак. Наверху соломенный тюфяк, старое армейское одеяло, сундук. Лукас открывает сундук, берет оттуда толстую школьную тетрадь, пишет несколько фраз. Потом закрывает тетрадь и ложится на тюфяк.
Над ним, освещенные проникающим в чердачное окно светом луны, качаются на столбе скелеты Матери и младенца. Мать и младшую сестру Лукаса убило снарядом за несколько дней до конца войны, в саду возле Бабушкиного дома.
Лукас сидит на садовой скамейке. Его глаза закрыты. Перед домом останавливается конная повозка. Иозеф, огородник, входит в сад. Лукас смотрит на него:
— Что вам нужно, Иозеф?
— Что мне нужно? Сегодня рыночный день. Я ждал вас до семи часов.
Лукас говорит:
— Простите меня, Иозеф. Я забыл, какой сегодня день. Если хотите, можно быстро погрузить товар.
— Вы что, смеетесь? Теперь два часа дня. Я не хочу вас отвлекать, я просто спрашиваю, хотите ли вы, чтоб я, как раньше, продавал ваш товар. Не хотите — так и скажите. Мне все равно. Я это для вас делаю.
— Конечно, Иозеф. Просто я забыл, что сегодня рыночный день.
— Вы не только сегодня про это забыли. Вы и на прошлой неделе забывали, и на позапрошлой.
Лукас говорит:
— Три недели? Я не заметил. Иозеф качает головой:
— Что-то с вами не то. Куда вы деваете овощи и фрукты три недели подряд?