Он махнул рукой, как само собой разумеющееся и сказал: «С ним я уже поговорил. Он согласился подтвердить обратное».
- Как так?- не понял я. В моей голове не укладывалось то, что человек, с которым я работаю бок о бок два года и на которого я должен полагаться в непредвиденных обстоятельствах, а при пожаре может случиться всё что угодно, так соврал.
- Поэтому дело только за тобой, Джек,- настаивал начальник нашей пожарной части.
- Нет, сэр, я своего решения не изменю,- твёрдо ответил я,- сотрудник, которого уволят по халатности с занесением в личное дело, не сможет устроиться в нашем городке на работу. Город небольшой и об этом инциденте все узнают. Вы, подумали о его семье и о нём самом?
- Это тебя не должно касаться,- недовольно сказал мой начальник,- ему выплатят хорошую компенсацию.
- Нет,- я был упрям. Моя бабушка учила меня быть всегда честным, прежде всего с самим собой. Сейчас так не воспитывают, как она меня воспитала, поэтому я был своего рода динозавр со своими убеждениями и честью.
В кабинете установилась тишина. Начальник пожарной станции встал из- за стола. Я тоже встал со стула.
- Я могу идти, сэр?- спросил я, видя, что разговор окончен.
- Джек, будет ещё комиссия по этому делу, так вот, я настоятельно рекомендую подумать тебе, что говорить при комиссии.
На следующем свидании с Софи, я всю ситуацию, как есть, рассказал ей. Каково же было моё удивление, когда она мне сказала: «Джек, ну, ты, дурачок! Это же повод выслужиться! Если комиссии, ты, расскажешь версию своего начальника, то будешь первым кандидатом на место бригадира. Всё правильно,- подытожила она,- бригадир подумал о том, что скоро у него пенсия, а в личное дело перед этим он не хочет запись о каких либо нарушениях, которое может начальство сделать, если пойти против».
В моих глазах Софи из нежнейшей, притягательной женщины, на которой я уже было подумывал жениться, превратилась в обычную, никчёмную охотницу за выгодой.
- Я уже всё решил для себя,- ответил на это её замечание- рассуждение, я.
- Ну, и дурак!- она снова надула губы.
Вечер был испорчен и мы так расстались каждый при своём мнении.
Дело дошло до комиссии по расследованию случая несоответствия показаний между служащими одной пожарной части. На слушание, которая проводила комиссия, я рассказал всё честно, ничего не утаивая. Даже когда меня спросили о том, было ли давление на меня со стороны начальства в этом вопросе, я ответил утвердительно.
Конечно был переполох у нас в пожарной части после этой комиссии. Парни наши разделились на два лагеря. Одни были за меня, а другие против. Мне было это безразлично. Я уже в том возрасте, когда отвечаю за свои слова и действия. Я не сопливый пацан, каким был десять лет назад, мне уже двадцать семь лет. Единственное что для меня было важно на этот момент это Софи, и её мнение по поводу всего этого, но оказалось, что как раз её мнение больнее всего ранило меня. В нашей пожарной части назревал конфликт. Все ждали выводов комиссии, а она медлила, и потянулись дни ожидания. Начальник нашей пожарной части сказал мне, что если его уволят, то и я здесь работать не буду и больше со мной не разговаривал, и не здоровался.
Я переживал и ночи не спал. Мне очень по душе пришлась работа и это всё же была моя мечта быть пожарным, однако своего слова обратно я не забрал, стоял на своём. Теперь мне повышение не светило, а Софи перестала отвечать на мои звонки. После двадцатого звонка, на который всё так же отвечал долбанный автоответчик, я перестал ей названивать. У меня началась депрессия. Я взял дни отдыха, которые у меня накопились за два года работы сверх положенных часов, сходил в местный магазинчик и затарился пивом. Пять дней я безвылазно сидел дома, не отвечая на звонки. Мне было плевать на всех и на этот грязный мир, который решил, что прав он, а не я.
Лежал и смотрел в потолок в полупьяном состоянии и вдруг вспомнил почему- то свою бабушку и её нравоучения, когда я учился в средней школе. Помню по математике я не прошёл аттестацию, и меня оставили на сентябрь её пересдавать. Я был страшно зол и проклинал всех и вся, а в особенности учителя по этому предмету. Тогда я тоже валялся у себя в комнате на кровати и смотрел в потолок, как сейчас. Ко мне зашла бабушка, молча села на край кровати и видя моё злое, рассерженное лицо спросила: «Чего злишься? Ты, же сам виноват».
Я ей ответил: «Всё плохо! Теперь меня в школе ещё больше невзлюбят! И так меня Бил и его парни бьют, а теперь ещё этот позор!»